Вася становится писателем
Шрифт:
– Может быть, их читают больше, чем меня. о мою индивидуальность никто не повторит. И поэтому мои рассказы имеют право на существование. Определился Василий.
Василий писал исключительно рассказы. и на что большее его не хватало.
Он подражал Бунину. Иногда он погружался мыслями в пыльное и туманное далёко и вспоминал деревню, девочку Толстопятку, девушку юрку, березки и размышлял о таком пронзительном сходстве
аступила перестройка. Гриша, который написал трилогию о жизни советских тружеников, оказался сразу в дерьме, а Василий как был, так и остался. "Костер", к счастью, не закрыли, и Василий Иванович грелся около этого журнала.
Когда жена выскребла последнего ВАСИОГО ребенка, у него вышла первая книга. Это был сборник рассказов. Один из учеников Василия Ивановича, которого Василий Иванович вывел на литературную арену через огонь воду и "Костер", писал статьи про Василия Ивановича: "Жив дух нации, если еще не перевелись в нашей литературе честные и неподкупные труженики слова. Я горжусь, что, как писатель, вырос под сенью таланта Василия Журавлева, человека, с пронзительным взглядом и кристально честной душой".
Василий учил молодежь писать стихи. Они собрались в редакции, в отделе Василия, и читали друг другу свои вирши. апример, такие:
Я смотрю в окно, За окном темно, Ярко светит луна.
Мне хочется встать и шагнуть туда.
А потом обсуждали.
– Мне нравится. Все как будто про меня, как будто наши души соприкоснулись.
– Мне нравится.
– Мне нравится.
– равится, хороший стишок.
– Мне тоже нравится. Только рифма "Луна - туда" как-то не очень.
Автор сделал обиженно-свирепое лицо.
– Что ты обижаешь человека? Все нормально. Мне нравится. У Петьки все стихотворения хорошие. Кто еще не высказался? Все должны высказаться, сказала девочка, которая каждый день ела автора Петьку глубокими двухслойными поросячьими глазами.
– Мне нравится.
– Мне нравится.
Последний высказался кратко, четко:
– За душу берет.
И, наконец, слово взял Василий Иванович:
– Стихи: - он сделал паузу и обвел всех таинственным взглядом, хорошие. ичего не скажешь. Есть настроение. Есть интересные находки. Я думаю, в душе у Пети происходит
Петька удовлетворенно улыбнулся.
Все, в принципе, было, как всегда. Один мальчик начал стихи строчками: "Под небом голубым\ е встретил я ее..." Был уже конец заседания, народ подустал.
Сначала все молчали. Потом Онегин подошел и молвил: "Вы ко мне писали?.." ет, это не то. Потом кто-то не выдержал и гневно сказал:
– Чего же ты на Гребенщикова так?
Автор жалко улыбался и тормозил.
– Это просто ужас, что такое, - отозвалась девочка, исполненная очей. Это просто эпигонство.
Это возмутительно.
– А что такое?
– Вот что, ты деточкой не прикидывайся. "Под небом голубым" - это из песни Бэгэ.
– Под каким голубым?
– е расслышал автор.
– е знать этого - возмутительно. Это духовная отсталость.
– Если не можешь ничего нового придумать, то не пиши стихов.
– Халтура.
– И вообще, шел бы ты отсюда, - угрожающе сказали из угла.
– у, извините, извините.
Василий Иванович постучал ручкой. Про него почти забыли.
– Я что скажу, - начал он.
– я не знаю Гребенщикова. о если у него есть такие строчки, то, конечно, это нехорошо их вписывать в свое стихотворение. адо этого избегать. Хотя, такое словосочетание часто встречается:
– у нет, Василий Иванович, - сказал Петька.
– У Бэгэ все строчки особенные. Они не могут быть штампами. ельзя так просто эти строчки вот взять - и заново сочинить.
– Вот именно, - взвилась вологлазая девочка. Ее звали Анна, но она, на всякий случай, переименовалась в Анн.
– у, я не знаю, - сдался Василий Иванович.
– Может быть, вы правы. Предыдущему поколению никогда не понять последующего.
Он с удовольствием окидывал взглядом учеников. Такими он хотел их видеть. "е пропала еще Россия, - писал он вечером в своих публицистических заметках, - если дети не у ящиков, не в поворотнях, не со "Сникерсами" в зубах, а здесь и размышляют о высоких проблемах и глубоких мыслях, это значит, что сквозь пепелище пробиваются ростки. И что Россия возродится. Я верю в это". Василий Иванович перечитывал и перечитывал стихи, он видел, как растет душа у Петьки, у Анн, и понимал, что жизнь прожита не напрасно, а во имя стихов, во имя прекрасного, во имя искусства.