Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж
Шрифт:
Елена оборвала фразу, не архиепископа постеснялась, больше – мужа. Он ведь тогда отговорил от убийства… мол, в монастырь сослати и все… Да этакую-то змеищу давно надобно бы раздавити! Княгинюшка и собиралась послать в Вознесенский монастырь своих надежных людей, да как-то и не собралась – то одно отвлекало, то другое, а пуще того – мужу не хотела подставиться. Тот-то бы сразу понял – кто убивцев прислал.
– Та-ак! – подумав, князь пристукнул ладонью по столу. – Про больших врагов пока не будем особо думать, посмотрим вещи конкретные, новгородские. Откуда про «дровишки» сведения, владыко? Тысяцкий сведения собрал?
– У них тоже есть, явятся – доложат, – Симеон махнул рукой и перекрестился на иконостас в красном углу, своего, новгородского письма, в серебряных окладах, иконы. – Одначе и без того все ясно, достаточно уличанские веча послушать! Баламутят, баламутят там народец, на бунт подзуживают – мол, суд степенной – не правый, им княжий нужон. Да и стригольники главы подняли. Чую – деньгу хорошую отрабатывают, чую!
– Разберемся, – веско промолвил Егор. – Получат вечники уличанские и княжий суд, и следствие. Сегодня же и начнем, с Богом!
Как выяснилось уже к вечеру, начальник городского ополчения – тысяцкий Федот Онисимович, да один из самых авторитетных посадников – Федор Тимофеевич, уже велели схватить да пытать «уличанских баламутов» с Торговой стороны, правда, пока ничего толком не вызнали, наверное – плохо пытали.
– Ничего толком не говорят, гады, – вечером, за беседой, признавался рыжий Федот Онисимович. – Мол, токмо суда справедливого жаждут.
Князь повел плечом:
– Так, может, и вправду – жаждут? Истинные-то злодеи открыто – себе на погибель – по улицам орать не будут. С чего, говорите, все началось-то?
– С некоего шпыня посадского, именем Степанко, – дородный посадник Федор Тимофеевич потряс бородой.
– И с – боярина Данилы Божина, что с Козьмодемьянской, – тут же дополнил тысяцкий. – Сперва промеж ними кутерьма случилась, уж и не понять, кто там первый начал… Степанку, чтоб не убег, я велел в оковы, в подвал посадить на детинце, а боярин Божин – он, когда скажешь, явится со всем усердием.
– Хорошо, – покивал Егор. – завтра же и позову… Да, и Степанку ко мне приведите.
На том и расстались, посадник с тысяцким – бояре, истинные аристократы из «ста золотых поясов» – кланялись искренне – в Новгороде великого князя любили – и за справедливость, а во многом за то, что в чисто городские дела не лез, во всем полагаясь на местные, новгородские, власти. И лишь в исключительных случаях, вот как сейчас, брал бразды в свои руки.
– Ну, что скажешь, милая? – после ухода гостей князь искоса посмотрел на супругу. – Что-то в тихости сегодня сидела, небось, что удумала?
– А что тут думать-то? – хмыкнула Еленка. – К Софье дорожка ведет, к Витовту!
– Ну, это в общем. А что скажешь по уличанским делам?
Княгиня прикрыла очи:
– По уличанским делам – тут еще розыск вести надо.
– Умница! – восхитился князь. – Я вот думаю, не выпустить ли завтра Степанку? А то как-то несправедливо получается, вроде – равные в споре стороны, а один – в узилище, другой же – у себя на усадьбе. Ведь так?
– Нет, милый. Не так! – Елена сверкнула глазами, даже приподнялась в кресле – вот уж спорщица-то была, не корми хлебом!
И любила – очень любила, – когда князь с ней советовался, ничтоже сумняшеся полагая, что все успехи Егора достигнуты благодаря ей. Она ведь главная-то советчица. Вот и сейчас…
– Не так ты мыслишь, венценосный супруг
– Божин – человек благородный, боярин, а Степанко – простолюдин, – между тем продолжала Елена. – Это, как ты говоришь – факт, каким бы эти оба сами по себе ни были. Для благородного мужа главное – честь, для простолюдина – злато да серебро, похвальба благородна – жизнь за святую Софью отдати, простолюдин же санями новыми, да платьем, да хоромами хвалится. Если простолюдины – пусть и купчины богатые, и житьи небедные люди – к власти придут – все, конец Новгороду! Продадут, ради брюха своего продадут все! Ибо никакой чести у простолюдина нет, есть только алчность, бесчестие. Утробу свою тешат, о городе не думают – мысли сии только благородным под силу. Потому – правильно Степанку схватили, не схватили бы – убежал, затаился. А Божин – слово боярское дал… тем более усадьба у него, да добра много.
– Вот-вот, – в задумчивости покивал Егор. – Усадьба, добро. Вот именно! А что касаемо многих новгородских бояр…
Княгиня тут же перебила:
– Многих новгородских бояр я бы мужами благородными не назвала. Скурвились, злато вместо Господа да Святой Софии ставят.
– А ты у нас бессребреница, как я погляжу? – разозлился на шибко «умные» речи князь. – А ну-ка ежели бы с тобой в нищете жили?
– Могли бы и в нищете, – спокойно возразила Елена. – Только ведь, окромя Божьего соизволенья, еще и каждый – своего счастья-несчастья кузнец. Ну-ка бы мы с тобой не шевелились? Где б были тогда? Что, скажешь, не права я?
– Да права, права, – Егор пошел на попятную, надоело уже спорить с женой, тем более та вещи-то говорила правильные. Для той эпохи правильные, ну, так у каждой эпохи – и психология своя.
Совершенно верно Леночка про бояр да простолюдинов сказала. Все так, к власти-то не народ рвется, а те, кто от имени народа править хотят – люди себе на уме, алчные да бесчестные… санями новыми да шапками друг перед дружкой – такими же простолюдинами-плебеями – хвалятся… Чертей подобных и пытать не жаль, а, если заворуются, так и казнить лютой смертью – а иного и не поймут, благородства, чести в крови нету. Совершенно правильно не пускают бояре на вече «мужиков-шильников», нечего алчным хитрованам во власти делать!
«Ах, – Егор неожиданно улыбнулся. – Все ж повезломне женой – умная!»
Глава 5
Следствие
Лето 1418 г. Господин Великий Новгород
Боярин Данила Божин, как и положено истинно благородному человеку, а не какому-нибудь там никому не надобному шпыню да шильнику, явился на княжий двор верхом на гнедом коне, в парчовом, отороченном куньим мехом кафтане и в сопровождении, говоря по-новгородски – «сонмища» – слуг, средь которых был и верный Авраамка, недавно жалованный хозяином почти новой – одна только прожженная дырка и есть – шапкою, да старыми постолами, кои сметливый отрок самолично подновил лыком, веревками да обрывками кожаных ремешков. Теперь ходил – гордился обновками, да перед каждым хвастался – господские, мол, подарки! Да и что с него возьмешь-то – простолюдин, понятия о чести нету.