Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж
Шрифт:
– Согласен, – отрывисто кивнул дядюшка Гюнтер. – В удобный момент напомню об этом герру Енеке.
– Х-хе! Давно пора напомнить, давно.
Войдя на постоялый двор, молодой человек в светло-голубом плаще с улыбкой кивнул хозяйке:
– Доброго здравия, любезнейшая госпожа Магдалена.
– И вас храни Господь, герр Теодор. Не жарковато в плащике-то?
– Да нет, знаете ли, ветрено нынче.
– Вам обед, как всегда, в апартаменты подать?
– Да уж, сделайте такую милость, любезнейшая госпожа.
Герр Теодор еще раз улыбнулся
Войдя в комнату, молодой человек уселся за стол и, пододвинув к себе стоявший на нем массивный ларец, распахнул крышку. Губы юноши тронула легкая и немного презрительная усмешка: вот эта жемчужная пуговица лежала вовсе не так близко к стенке, а эта вот лента – совсем не той стороной… А, в общем-то, нынче покопались аккуратно, почти что и незаметно. Интересно, как в вещах?
Герр Теодор поднял крышку стоявшего у окна сундука… потом подумал и, открыв окно, распахнул пошире ставни… заметив, как поспешно отвернулась маячившая на углу парочка.
– Мои маленькие добрые друзья, – улыбнулся молодой человек. – Гюнтер и Михаэль, вы снова со мною. Ну, а как же? Думаю, на этот раз ратману Енеке уж придется поломать свою седую голову.
Герр Теодор прислушался, положив руку на подоконник, – на улице весело щебетали птицы. Да что бы им не щебетать? Весна. Лето скоро.
Глава 2
Серенада
Афанасия схватили прямо на улице, едва только он вышел с подворья. Просто взяли под руки, швырнули в возок, повезли… помчались. Интересно, кто такие? И куда?
Ехали, впрочем, недолго, отрок не успел и бока отбить, как распахнулась рогожка, и звероватого вида мужик в сером немецком кафтане нетерпеливо махнул рукой – вылезай, мол.
Выбравшегося на просторный двор – неужто княжеский?! – парня тут же повели в хоромы, в высокую каменную башню, выстроенную не так давно, но уже снискавшую себе в Новгороде дурную славу.
«Пытать будут», – оказавшись в просторном, освещенном горящими факелами подвале, расстроенно подумал Афоня, краем глаза опасливо посматривая на дыбу и блестящие палаческие инструменты, аккуратно разложенные на длинном, покрытом окровавленной рогожкою столе. В глубине подвала жарко пылал камин, сильно пахло нагретым металлом… видать – калили… чтоб сподручней пытать.
Да за что же?!
Сглотнув слюну, отрок дернулся было, но тут же почувствовав на своем плече сильную стальную руку:
– Охолонь!
Юноша оглянулся – палач! Ну, точно – палач. Голый по пояс, потный, с перекатывающимися под смуглой кожею мускулами, такой и щелкнет – убьет! Пегая растрепанная бородища, на волосах – тоненький ремешок… Отвратительная, мерзкая рожа!
Зачем-то подмигнув парню, палач прищелкнул пальцами, и его помощники – тоже те еще гады! – проворно сорвав с жертвы рубаху, подвесили бедолагу на дыбу… потянули… захрустели выворачиваемые суставы, отрок дернулся, закричал:
– Ай!
– Цыть! – снимая висевший на стене кнут, кат обернулся, прикрикнул: – Не торопитесь, парни. Спешка, она в любом деле вредна, а особенно – в нашем.
– Всегда знала, что ты немного философ, Мефодий! – в подвале вдруг прозвучал дивный женский голос, певучий и властный. – А ну, подойди.
Кат тотчас же бросил кнут, а висевший на дыбе Афоня приподнял голову, силясь увидеть ту, что имела здесь такую власть. Не увидел – лишь заметил, как шевельнулась бархатная портьера, делившая пыточную на две части. Портьеру эту отрок до того как-то не замечал, все больше на инструменты косился – страшно!
– Да, моя госпожа? – заглянув за портьеру, упал на левое колено палач.
– Не в полную силу, – шепотом приказала женщина. – Не жги! Так, попугай только… а потом поглядим.
Увы, Афанасий шепота этого не расслышал, а потому приготовился к худшему и, как только кат замахнулся кнутом, закусил губу…
Ожгло! Больно, да… но не так уж, чтоб совсем нетерпимо… Но это, вестимо, только начало… Такой оглоедище, ежели захочет, враз хребет перешибет, с одного удара!
– Не бейте меня, Христом-Богом прошу, – взмолился несчастный отрок. – Я вам все, что надо, скажу… и все для вас сделаю.
– Что ж, поговорим, – снова послышался все тот же голос. – Мефодий, оставь нас… и людей своих забери… как понадобятся – кликну.
Палач с подручным исчезли, ровно их тут никогда и не было. Зашуршала штора, и запахло чем-то таким приятным, так, верно, пахло в раю.
– Ну, поведай, что хотел.
Афоня глазам своим не поверил, увидев перед собой ослепительно красивую молодую женщину, девушку, с виду лет двадцати. Златовласая, и волосы вовсе не прятала: светлые, словно бы напоенные летним солнцем и медом, локоны так и струились волнами по плечам, стянутые лишь узким серебряным обручем. Длинное темно-голубое платье в талию, какие принято носить в немецких землях, красные шелковые вставки, серебряный поясок… и лицо! Красивее, пожалуй, и не бывает! Губки розовые, пухлые… васильковые очи из-под длиннющих ресниц смотрели строго, а на щечках играли ямочки. Нет, то не дева – ангел!
«Ишь, смотрит…» – усмехнулась про себя дева.
– Ты что же, парень, княгиню свою никогда не видал?
– Как же не видал, – Афанасий хлопнул ресницами. – Целых два раза. Правда, издалека – народищу-то вокруг толпилось.
– Поня-атно…
Хохотнув, красавица подошла к столу со страшными инструментами и вдруг, присмотревшись, вытащила какой-то свиток, да тут же вслух и прочла:
– Како пичуги трепещут, а рыбы сверещут, тако и ясно всем – весна… Мефодий!
– Иду, госпожа!