Ватерлоо Шарпа
Шрифт:
— У меня было такое перед Тулузой, — признался Шарп, — Паршиво было, но я ведь жив.
Д`Аламбор, который бы не признался в своем страхе ни перед кем, кроме самых близких друзей, помолчал минуту.
— Я смотрю на пшеницу возле дороги и размышляю. Вы замечали, что где бы не прошли наши телеги снабжения, то зерно везде опадает? Оно растет целый сезон, а затем просто погибает. По-моему, это очень похоже на жизнь солдата. Мы проходим, оставляем после себя след, а потом умираем.
Шарп уставился на своего друга.
— Боже мой, да ты совсем плох!
— Тяжелое наследие предков-гугенотов, я полагаю. Меня мучает, что я попусту трачу жизнь. Я говорю себе, что я тут, чтобы наказать французов, но правда в том, что только шанс получить майорский чин держит меня в армии. Мне нужны деньги, понимаешь, но это низменный мотив. Это ведь плохо, идти в армию из-за денег, верно? И поэтому мне суждено остаться здесь, удобрять бельгийскую рожь.
Шарп покачал головой.
— Я тоже здесь только из-за денег, приятель. — Они дошли до гребня холма и могли видеть вереницу французских костров за перевалом. — Так что ты будешь жить, Дэлли.
— Ну я так и говорю себе, а затем снова убеждаюсь в обратном. — д`Аламбор помолчал, затем сказал: — За пару пенсов я бы ускакал и спрятался. Я думаю об этом весь день.
— Такое бывает со всеми, — Шарп помнил свой собственный страх перед сражением в Тулузе. — Страх исчезнет, как только начнется битва, Дэлли. Ты ведь знаешь это.
— Я не один такой, — д`Аламбор не обратил внимание на слова Шарпа. — Сержант Хаксфилд вдруг начал читать Библию. Если бы я не знал его, я бы заподозрил, что он заделался методистом. Он сказал мне, что «отмечен смертью» и умрет в этой кампании, хотя он не беспокоится об этом, ибо его душа вместе с Богом. Майор Вин заявил то же самое. — д`Аламбор неприязненно взглянул в сторону живой изгороди, где прятались от дождя полковник Форд и майор Вин. — Они спрашивали меня, не думал ли я о том, чтобы провести завтра утром церковную службу. Я сказал им, что это дурацкая идея, но не сомневаюсь, что они отыщут какого-нибудь дурака-капеллана, который проведет им службу. Вы заметили, какими мы становимся набожными? Мы не были такими в Испании, и вдруг праведные добродетели завладели старшими офицерами. Утром я тоже помолюсь, но не собираюсь делать это при всех. — Он попытался очистить грязь со своих туфель пучком травы, но бросил это безнадежное занятие. — Извините, Шарп. Мне не следовало загружать вас этим.
— Да бросьте вы, все нормально.
— До вчерашнего дня все было нормально. — продолжил д`Аламбор, — но те всадники лишили меня мужества. Я трясся от страха как младенец, когда они атаковали нас. Ну и из-за полковника тоже. Я совсем потерял веру в Форда. А еще из-за Анны, я чувствую, что не заслуживаю, а когда человек слишком счастливый и удачливый, то его ждет расплата за это.
— Любовь делает нас уязвимыми, — признал Шарп.
— Разве это правильно? — сказал д`Аламбор, — ведь мы делаем доброе дело и это должно придавать нам уверенности.
— Добро дело?
— Мы бьем французов, — объяснил д`Аламбор.
Шарп улыбнулся.
— Несомненно, они говорят то же самое о нас.
Д`Аламбор помолчал минуту, затем вдруг с пылом в голосе сказал:
— Я не имею ввиду Люсиль, разумеется, но французы — это отвратительный народ, Шарп. Я не забыл, что они сделали с моей семьей и нашими собратьями по вере. А их революция? Все эти погибшие невинные бедняги. И Бонапарт не лучше. Он нападает, затем ворует все из завоеванных стран и при этом постоянно твердит о добродетели, законности и славе французской цивилизации. Их добродетели фальшивые, закон применяется только для собственного обогащения, а их цивилизация — это кровь.
Шарп никогда не ожидал услышать от своего элегантного апатичного друга такой враждебности.
— Большинство французов не такие, Питер.
Д`Аламбор, казалось, смущен тем, что выдал свои чувства.
— Прощу прощения. Вы, должно быть, считаете меня слишком резким. Мне нравится Люсиль, вы знаете это. Разумеется, французы не злые, но их правительство…, — он запнулся, видимо не желая высказаться о французах еще хуже.
Шарп улыбнулся.
— Там, где мы с Люсиль жили, говорили, что Франция благословлена Богом и проклята Парижем. Они считают Париж злым местом, населенным отвратительными и жадными людьми.
— Прямо как Лондон, — д`Аламбор тоже улыбнулся, — Вы же не скажете Люсиль о том, что я сказал сейчас про французов? Мне бы не хотелось обижать ее.
— Естественно, не скажу.
— Может, вы окажете мне одну услугу?
— С удовольствием.
Д`Аламбор достал из кармана влажное измятое письмо.
— Если меня завтра убьют, передайте это Анне. И скажите ей, что я не страдал, что я умер мгновенно. Никаких хирургов, ампутаций, никаких ран, всего лишь пуля в сердце, какой бы на самом деле ни оказалась моя смерть.
— Мне не придется передавать ей это письмо, но я сохраню его, и вы сделаете это сами, — Шарп запихнул письмо в карман, затем повернулся на раздавшиеся справа мушкетные выстрелы, рядом с поместьем Угумон.
Группа французов убегала от сада, откуда раздались мушкетные выстрелы британцев. Шарп увидел красномундирников, идущих вперед между деревьев к югу от фермы. Должно быть, французы послали целый батальон, чтобы разведать, есть ли на ферме гарнизон или же противник отправил солдат лишь на заготовку дров, однако голубые мундиры наткнулись на плотный огонь. С фермы к лесу бежали еще британцы.
— Что меня раздражает, — д`Аламбор даже не обратил внимания на перестрелку, — это то, что я не знаю, как я умру.
Шарп презрительно мотнул головой, как бы отгоняя страхи друга.
— К исходу лета, друг мой, мы с тобой будем сидеть в парижском кабаке и пить вино. И возможно даже не будем вспоминать этот день в Бельгии! А ты отправишься домой, женишься на Анне и будешь счастлив.
Д`Аламбор рассмеялся.
— А вы, Шарп, что будет с вами? Вы вернетесь в Нормандию?
— Да.
— А местные жители как отнесутся, что вы воевали против Франции?
— Не знаю. — Эта мысль часто посещала и Шарпа, и Люсиль. — Но я бы хотел вернуться, — продолжил Шарп. — Там я счастлив. Я хотел сделать в этом году немного кальвадоса. В поместье когда то его немало заготавливали, но уже лет двадцать или больше не делали. Местный доктор мне помогает. Он хороший человек. — Шарп вдруг припомнил встречу с лордом Джоном и его расписку, которая, если была не просто писулькой, позволит столько много сделать в поместье Люсиль. — Я сегодня встретил этого гада, Розендейла. Заставил его написать расписку. Полагаю, что вы не против.