Ватерлоо Шарпа
Шрифт:
Харпер удивился такой уверенности Шарпа.
— Поставив на кон будущее Европы?
Шарп и сам не знал, почему он так уверен, возможно, это просто нежелание соглашаться с суждением Принца. Он попытался найти подтверждение своей уверенности.
— Бони хочет, чтобы все было быстро, так зачем маневры? И его не волнует, сколько народу умрет, если он получит победу. У него достаточно людей, чтобы утопить нас в крови, так почему бы ему не пойти напролом и не получить победу быстро?
— Ну, тогда будем молиться за пруссаков, — сказал Харпер.
— Да уж, будем.
Ибо пруссаки обещали прийти, и они шли.
Маршал Блюхер, командующий прусской армией, обещал, что выступит, чтобы сражаться рядом с Веллингтоном, но начальник штаба Блюхера, Гнейзенау, не доверял англичанину. Гнейзенау был убежден, что Веллингтон жулик, лжец и ловкач, который при первом же выстреле удерет к проливу и оставит пруссаков перед местью Наполеона.
Блюхер не разделял опасения Гнейзенау и приказал начальнику штаба организовать поход к Ватерлоо. Гнейзенау не мог не подчиниться прямому приказу, но был достаточно умен, и умел так выполнять приказ, что фактически его саботировал.
Он отдал приказ командующему четвертым корпусом генералу Фридриху Вильгельму фон Бюлову возглавить поход к Ватерлоо. Из всех прусских корпусов, четвертый был дальше всех от британцев. Выход четвертого корпуса первым вызовет серьезную задержку в осуществлении приказа Блюхера, но Гнейзенау, опасаясь, что фон Бюлов выкажет рвение и поспешит к месту битвы, приказал тридцатитысячному корпусу пойти по особенной дороге, которая не только шла через узкие улочки Вавра, но на ней еще был узкий мост. Также четвертому корпусу придется идти через казармы третьего корпуса генерал-лейтенанта Пирха, которому было приказано оставить пушки и тяжелые телеги на дороге. Как только тридцать тысяч человек минуют эти препятствия, Пирху предписано самому выступать вслед фон Бюлову. Второму корпусу генерал-лейтенанта Цитена, который находился всего в двенадцати милях от Ватерлоо, было четко приказано оставаться в казармах, пока мимо не пройдут четвертый и третий корпуса, и затем выдвинуться к Ватерлоо окружным путем, что еще больше задержит прибытие на поле боя.
Требовалось недюжинное мастерство, чтобы создать такой хаос, но Гнейзенау был специалистом и, доказывая, что фортуна благоволит сильнейшим, горящий дом в Вавре блокировал улицу и корпус фон Бюлова остановился, едва начав свой поход. Солдаты сняли мушкеты и ранцы с плеч, положив их на землю, и ждали.
Где-то на юге в поисках прусской армии метался французский корпус, но Гнейзенау не беспокоила эта угроза. Все, что имело значение — это бесценная прусская армия, которую нельзя бросать в мясорубку, которую Император собирается устроить британцам, и Гнейзенау, уверенный в том, что предотвратил потерю своей армии в этой катастрофе, приказал подать ему завтрак.
К вязу подъехал одинокий всадник. На нем был голубой плащ гражданского образца, белые бриджи из шкуры оленя и высокие черные сапоги. Вокруг шеи был намотан белый шарф, а на шляпе с загнутыми кверху полями было четыре кокарды: английская, испанская, португальская и голландская. Плащ был намотан на луку седла. Его штаб был неподалеку от Его Светлости герцога Веллингтона, глядящего в подзорную трубу на таверну Ла-бель-Альянс. Военные наблюдатели из Австрии, Испании, России и Пруссии тоже навели свои подзорные трубы на вражеский холм. Несколько гражданских, прискакавших из Брюсселя смотреть за ходом сражения, тоже столпились позади герцога.
Герцог сложил подзорную трубу и взглянул на часы. Девять утра.
— Обозы отодвинуть, — он ни к кому конкретно не обратился, но двое его помощников отъехали предать приказ по линии.
Батальоны скинули с плеч ранцы и погрузили их на телеги. Людям приказали оставить только оружие, патроны и фляги с водой. Обозы отъехали к опушке леса и встали рядом с каретами военных наблюдателей, артиллерийскими обозами и кузнечными фургонами. Там собрались и другие вспомогательные службы: кузнецы, колесные мастера, служащие складов снаряжения и продовольствия, клерки, кучера, шорники и жены солдат. Все они будут ждать, чем закончится день.
На северном склоне поротно выстроилась пехота. Первые батальоны были выдвинуты достаточно далеко вперед и люди могли видеть через гребень холма слабый блеск солнечного света на вражеском холме. На южном холме по-прежнему не было ничего, кроме нескольких кавалеристов.
Затем вдруг начала появляться целая армия.
Ветераны британской армии видели вражеские армии и раньше, но такие — никогда. Прежде, в Испании, враг появлялся как темное пятно, наступающее по залитой солнцем земле, но здесь Император выстроил свою армию как на парад, будто сегодня был праздник и британские пехотинцы были зрителями этого парада. Французы шли не в битву, они шли, сознавая свое огромное превосходство.
Появилась пехота, кавалерия, артиллерия. Они шли по дороге, будто по Champ de Mars [15] в Париже. Они были одеты не в обычную военную форму, а как будто собрались на прием к королю. Плащи сияли золотым и серебряным шитьем. На киверах были плюмажи всех расцветок, пурпурных, серебряных, желтых, красных, зеленых и белых. Медные и стальные полированные шлемы, отделанные кусками леопардовых шкур. Здесь были кирасиры, уланы, драгуны, карабинеры и гусары. Артиллеристы, одетые в голубые плащи, отороченные белым мехом, разворачивали орудия в сторону противника. Протрубили трубачи, с их инструментов свисали флаги, вышитые золотом. Красно-белые польские прапорцы на остриях копий, белые флажки, флаги, штандарты и золотые орлы взметнулись в небо.
15
Одна из главных улиц Парижа, на которой стоит Эйфелева башня. Улица пролегает как раз под ней. Хотя во время описываемых событий башни в Париже еще не было.
И их становилось все больше и больше. Полк за полком, эскадрон за эскадроном, батарея за батареей — это была мощь восстановленной Империи во всей ее ужасающей красе. Греческие шлемы с плюмажами из конского волоса, офицеры носили расшитые золотом пояса, и элита из элит — войска в мундирах, отделанных медвежьим мехом. Это была Императорская Гвардия, любимые наполеоновские «старики», каждый с косицами, золотой серьгой в ухе и ветеранскими усами. Перед Императорской Гвардией стояли «дочки Наполеона»: его пушки, колесо к колесу.
Шарп, наблюдая за этим с холма над фермой Угумон, издал недоверчивый возглас. Прошло полчаса, а французы все еще заполняли склон, новые батальоны скрывали пришедших первыми, а их в свою очередь тоже закрывали вновь и вновь прибывающие войска. Зазвучала музыка, и офицеры храбро вышли вперед. Такого зрелища не видели сотни лет: демонстрация мощи, ослепительная и превосходящая силой все, что было раньше, заполнила пейзаж пушками, саблями, пиками и мушкетами.
Британские пушкари смотрели на это и понимали, что во всей Европе не сыщется столько боеприпасов, чтобы перебить такую орду. Пехота смотрела на вражескую кавалерию, и вспоминала как та уничтожила бригаду в Катр-Бра. Голландско-бельгийские войска просто смотрели и думали, что ни одна армия на свете не сможет противопоставить французам что-либо.