Ватник

Мори Юрий

– Нет, позвонить нельзя. До утра в камере. Не выступай, хуже будет.

Усталый дежурный время от времени реагировал на сидевших за его спиной в «обезьяннике» участка, но толку с этого не было. Вещи и документы у избитого Дмитрия выгребли и сунули в какой-то пакет, а самого отправили туда, за решётку. Пёстрая компания из пары размалёванных шлюх с проспекта Громова, пьяного в лоскуты гуляки – явно подрался где-то и спящего в углу бомжа приняла Дмитрия спокойно.

Только одна из проституток буркнула:

– За

политику? Мне говорили, теперь сажать будут. И правильно, не хрен тут. Слышь, дежурный? Слава славным!

– Славным слава, – на автомате буркнул тот, потом повернулся и заорал:

– Тихо там, мрази! Посадили – и сидите. А тебе, Нинка, сейчас внеочередную смену устроим, если не заткнешься. Субботник, на!

Пьяный тихо засмеялся, похоже, вообще не понимая, где он и зачем. Тоже счастье, если вдуматься: пребывать головой подальше от полицейских. Тело, правда, здесь… Ну, оштрафуют и отпустят, ничего страшного. А фингал пройдёт.

На похороны скромного учителя истории, которого при жизни знали только коллеги и ученики, собралась без малого половина Кавино.

Это уже не скромная прощальная церемония, не отпевание в кругу соседей, когда в стройных – как на демонстрации – колоннах идёт двести тысяч человек. Это революция, как ни крути. Да и лозунги – и на красном фоне соцпартии, и самодельные, на чём придётся, власть порадовать никак не могли. Во-первых, ни слова на державном песмарийском: демонстранты почему-то и письменно, и устно изъяснялись по-русски. А во-вторых… Полицейские, спешно пригнанные для разгона беспорядков, либо влились в колонны, охотно прикрепив прямо на форменные куртки розетки из георгиевской ленты, либо разбежались по сторонам.

Чтобы не отсвечивать, и на всякий случай.

Впереди процессии был не катафалк – он ехал следом. Возглавлял шествие украшенный вперемешку чёрными, красными и почему-то зелёными лентами грузовик с огромными, на полкузова, колонками, из которых непрерывно неслись советские марши и песни военных лет, от чего в областной управе случились тихая паника, пара сердечных приступов без летальных исходов и звонки во все места – от полицейского управления до администрации президента Песмарицы.

Грузовик, разумеется, пригнали рабочие Кавинского НПЗ, а вот кто воткнул «заряженную» флешку в проигрыватель – осталось загадкой. Но музыка, совсем не похоронная, парадная, накрыла город с головой.

От администрации президента поступило указание действовать жёстко, но глава управы решительно не знал, как это исполнить. Позвонил командиру воинской части: рядом с Кавино, конечно же, была и такая, подразделение танковой бригады номер шестнадцать. Послушал глухой мат генерал-майора, из которого понял, что тот видал в гробу всех президентов, начиная с американского, и без письменного приказа министра обороны людей и технику на улицу не выведет. Ещё раз поругался с начальником областного УВД – безрезультатно.

Налил себе бокал коньяка и, несмотря на жару, закрыл окна кабинета.

Не помогло. В смысле, коньяк-то он выпил, но сквозь двойные пластиковые окна всё равно доносился грохот гимна Советского Союза. Похоронная процессия свернула с проспекта Нефтяников, которому, конечно, уже присвоили имя Цициана Гопченко, но это имя никто не воспринимал, и зашагала по Громова. До Лесного кладбища ещё идти и идти, а народа в шествии только прибавлялось.

Пришлось налить второй бокал, затем третий. Через пару часов, когда скромного учителя истории похоронили под воинский салют – стреляли в воздух как раз полицейские, – глава управы уже спал лицом в стол. Ему снился Сталин, от чего становилось только тревожнее даже в пьяном забытьи.

Дмитрий шёл в похоронной процессии. Не возле закрытого – страшно было смотреть на избитого до смерти учителя даже после работы гримёров – гроба, а примерно в середине. Выпустили его через два дня невесёлых размышлений в камере, так и не предъявив никаких обвинений. Ключи от машины, права и пропуск в банк вернули, а вот кошелёк с тремя сотнями срибников и карточками исчез бесследно.

Видимо, послужил важной уликой в политическом деле. Или пошёл в счёт компенсации моральных страданий полиции, кто там разберёт.

Сильных травм не было, кости целы, а что лицо больше похоже на недоваренный пельмень, на который брызнули йода и синьки проходящих синяков – это и вовсе мелочи жизни. Николаю Ивановичу повезло значительно меньше.

Маринка, заплаканная, забиравшая его из участка, шепнула, что вмешался, оказывается, дядя Михал. Позвонил, узнав, что племянник куда-то пропал, добился освобождения. Даже свои связи в Бюро Безопасности подключил, не особо доверяя полицейским чинам.

Всё-таки не скотина он, дядька. Хотя любви к нему Дмитрию это не прибавило.

– Ха, и Димон тут! О, расписной какой… – хохотнул кто-то рядом в процессии.

Серьёзные, скорбящие люди покосились, но не больше, а через стройный ряд колонны к нему протолкались две прекрасно известные личности. Быча и Завойский, друзья детства. Какое детство – такие и друзья, так уж ведётся. Не выберешь, с кем на соседних горшках сидеть. Кстати, Быча – была тоже фамилия, с Завойским-то понятно.

А ещё они были бандитами, такая вот нехитрая профессия.

3. Загогулина

Государство Песмарица, Кавино,

тот же день

Через полчаса после похорон учителя Дмитрий и оба его друга с упомянутой выше профессией сидели в лучшем ресторане Кавино. В отличие от многих других питейных заведений, здесь не было многолюдно – слишком уж кусались цены. Впрочем, раз в полгода и сам Разин мог позволить себе семейный выход сюда, в царство кипенно-белых скатертей, хрусталя и чопорных официантов, но сегодня угощал Быча.