Вавилонские хроники
Шрифт:
Я замирал, отключив сознание, и полностью отдавался на волю стихий. Внизу, в лаборатории, оживал самописец. С тихим тараканьим стуком бегал вверх-вниз по длинному ватманскому листу, вычерчивая пики и впадины в сложной системе координат.
Систему разработали мы с Ицхаком. Он называл мне показатели, например, курс валют, динамика цен на нефтепродукты, колебания в добыче нефрита и золота, урожайность злаковых на предмет долгоносика, уровень воды в Евфрате – и так далее. А я располагал эти показатели на осях.
Данные мы зашифровывали, чтобы их не могли похитить конкуренты.
День Иштар был посвящен у нас непосредственно уходу за жопой. Приходящая потаскушка из храма Инанны умащала ее розовыми маслами, растирала, добиваясь нежнейшей и чувствительнейшей кожи, совершала массаж, иглоукалывание и другие нужные процедуры.
Дабы не повредить жопе, Ицхак накупил атласных подушек и не позволял мне сидеть на жестких конторских табуретах.
Вообще с моей жопы сдували пылинки, чего не скажешь обо мне самом: я продолжал вкалывать, как проклятый, поскольку обработка данных полностью оставалась моей обязанностью.
Фирма наша очень быстро стала процветать. Дела шли все лучше и лучше. Ицхак трижды поднимал зарплату.
Бывшая золотая медалистка Аннини, которая из толстой девочки превратилась в толстую женщину-бухгалтера, аккуратно вела наши дела и уже несколько раз преискусно отбивала атаки налогового ведомства, которое пыталось уличить нас в сокрытии доходов.
Я был доволен. Матушка моя была довольна (мнением батюшки давно уже никто не интересовался).
Однажды посетив меня и хлебнув очень дорогого сливового вина, матушка призналась мне, что уж отчаялась увидеть меня дельным человеком.
Как всегда, матушка с ее склонностью устанавливать ложные связи, приписала мой успех в жизни исключительно своим заслугам. Ведь процветание моей жопы началось с того самого дня, как она прислала мне это бесценное сокровище – раба Мурзика. Раб же Мурзик взял мое хозяйство в твердые умелые руки и тем самым позволил мне вырваться на необозримые просторы творческой инициативы.
По матушкиной просьбе, я рассказал ей все о нашей фирме. Об однокласснице Аннини, отличнице и бухгалтере, о неинтересном менеджере и о начальнике, который все это и задумал, – то есть об Ицхаке, друге детства.
– Ицхак? – переспросила матушка, сдвигая в мучительном воспоминании выщипанные тонкие брови. – Изя? Помню, конечно. Милый мальчик. На твоем одиннадцатилетии он подложил мне на стул кремовую розочку…
Она качала головой, умилялась на себя и свою материнскую заботливость, очень быстро опьянела от сливового вина и сделалась чрезвычайно многословна. Она рассказала мне и внимавшему из угла Мурзику о том, каким чудесным ребенком был я двадцать лет назад. А еще лучше – двадцать пять. И о том, сколько трудов неустанных, ночей бессонных, забот безмолвных и так далее.
На прощанье я обнял ее. Она испачкала мне щеку помадой.
Мурзик, выждав, пробрался к ней поближе и, гулко пав на колени, чмокнул матушкину
– А, – молвила она. – Ну, береги моего сына. Он у меня такой беспомощный…
– Пшел, – прошипел я Мурзику. – Прибери посуду…
Матушка еще раз придушила меня запахом крепкой косметики и тяжеловесно упорхнула.
Из множества отвратительных привычек Мурзика самым гнусным было обыкновение петь во время мытья посуды. Громко, не стесняясь, он исполнял заунывные каторжные песни. Привык, небось, в забое глотку драть. Иные были совершенно непристойны, о чем Мурзик не то не догадывался, не то позабыл.
Вот и сейчас, прибирая за моей матерью тарелки и грязные бокалы, он выводил на весь дом со слезливым энтузиазмом:
– Некому бамбук завити-заломати, некому молодца потрахать-поебати…
Слушать это было невозможно, поэтому я, хлопнув дверью, ушел на работу.
Я тоже хотел написать диссертацию. Что, у нас один Ицхак такой умный? Да и чья, в конце концов, жопа сделалась для фирмы «Энкиду» настоящим рогом изобилия?
Ответ: жопа коренного вавилонянина, налогоплательщика и избирателя, представителя древнего вавилонского рода, давшего родной державе пятерых жрецов Мардука и одного еретика-уклониста, поклонявшегося Атону из Мисра…
То есть, моя.
Правда, для диссертации одной жопы мало. Но и без жопы диссера не напишешь. Кстати – тоже мудрость предков.
Меня интересовала тема взаимосвязи точности прогнозов жопы с видимостью Мардука. Какова динамика колебаний погрешности в прогнозировании с точки зрения яркости Мардука? Не божества, конечно, а планеты. Недаром жопа в большей мере присуща тем людям, в чьем гороскопе ярко светит Мардук – податель благ и сытости. Память об этом запечатлена, согласно темпоральной лингвистике, в таких поговорках, как «жопу наел» и «хоть жопой ешь».
Я просидел над вычислениями всю ночь. Наутро – это был день Набу – я отпросился у Ицхака и понес жопу домой, отдыхать. Ицхак лично проводил меня, следя за тем, чтобы я не попал с недосыпу под машину. И хоть я понимал, о чем на самом деле ицхакова забота, а все равно был растроган.
Мой шеф и одноклассник сдал меня с рук на руки Мурзику. Молвил строго, глядя на Мурзика поверх своего вихляющего длинного носа:
– Нерадивое говорящее орудие, внимай.
Говорящее орудие подняло глаза – сонные, без малейшего проблеска мысли.
Ицхак вручил ему меня.
– Вот твой господин, – торжественно изрек Ицхак.
Мурзик перевел тупой взор на меня. Я ответил ему столь же тупым взором. Передо моими глазами всё медленно плыло, я хотел спать.
– Твой господин, – медленно, раздельно произносил Ицхак, будто разговаривал с иностранцем или умалишенным, – не спал всю ночь. Сидел на стуле и мял жопу.
– Не жопу мял, а утруждал свой ум, – возразил я, но слабо.
Ицхак бессовестно пользовался моим состоянием. Он не обратил никакого внимания на слабый протест. Вместо того продолжал речь, обращенную к моему рабу: