Вавилонские младенцы
Шрифт:
— Моя психика заключена в тефлоновую оболочку. Думаю, будет лучше всего, если я спрошу об этом у Даркандье.
Черепаха покачал головой, словно говоря: белый человек не ведает, что творит.
Тороп поднялся этажом выше. Он прекрасно знал, что делает. Половина комнаты была украшена священными предметами, гобеленами и маленькими жаровнями. В центре этой «индейской гостиной» находилось кострище, такое же, как то, в котором горел огонь во время галлюциногенных экспериментов с самим Торопом. Только теперь
Обстановка в другой части комнаты резко отличалась. Здесь устроили стерильное пространство вокруг герметичной реанимационной камеры из прозрачного полиуретана. Внутри камеры стояла кровать из анодированного алюминия, как в ультрасовременной клинике. Снаружи выстроилась целая батарея медицинских приборов. Проводами, напоминающими пуповину, они были соединены с камерой, в которой стоял терминал, подключенный к изголовью кровати и телу Мари.
Мари лежала в кислородной палатке на аппарате искусственного дыхания. Система контроля сердечной деятельности заставляла биться ее сердце. За всем этим со своего циклопического яйцеподобного экрана бесстрастно наблюдала нейроматрица.
Даркандье вводил какие-то команды с клавиатуры компьютера, управлявшего всей системой. Альтаира, Шелл-Си, Лотус, Юникс и Вакс делали тоже самое, сидя за своими компьютерами.
Тороп подошел ближе.
Мари перенесла тяжелую черепно-мозговую травму и впала в кому.
Даркандье не отходил от нее ни на минуту с того самого момента, как пять ночей назад, под неистовым ливнем, у входа в дом номер десять по улице Онтарио ее вытащили из «джи-эм-си», переоборудованного в машину «скорой помощи». Лицо доктора осунулось от усталости. В синем свете мониторов его золотистый загар, приобретенный во время путешествий по южным морям, стал нездорового зеленоватого оттенка.
Даркандье печатал как робот. На его столе валялись упаковки от транквилизаторов, вокруг клавиатуры рядами стояли пластиковые стаканчики с какой-то жидкостью, а стопка одноразовых картонных тарелочек с остатками пищи напоминала отвратительный гамбургер.
Даркандье даже не поднял головы, когда Тороп подошел и сел рядом с ним. На экране мелькали увеличенные изображения клеток. Торопу показалось, что это были нервные клетки.
Он сосчитал до трех, потом спросил:
— Она выживет?
Даркандье не ответил.
Тороп снова сосчитал до трех:
— А младенцы? Они выживут?
Молчание. Даркандье раздраженно дернул плечом.
— Ладно, поговорим на профессиональном языке. Ее кома обратима?
Даркандье по-прежнему молчал.
— Проклятие, хватит издеваться! Отвечайте немедленно, если не хотите, чтобы ваша голова поближе познакомилась с начинкой этого монитора.
Тороп почувствовал, как Альтаира за его спиной замерла и прекратила барабанить по клавиатуре.
Даркандье издал что-то вроде хрипа:
— А-а-а… В чем дело, Тороп? Вы что, можете дать мне совет как специалист в области хирургии мозга?
— Я спрашиваю вас, выкарабкается ли она.
— Позавчера сюда прибыл один человек. Это выдающийся нейрохирург. Мы оперировали ее девять часов. Травма оказалась тяжелее, чем предполагалось. Не стану скрывать, меня очень беспокоит ее состояние.
Тороп еще раз сосчитал до трех:
— Доктор, мне нужно кое-что сказать вам по этому поводу.
Даркандье повернулся к нему, его губы изогнулись в усмешке.
— По этому поводу, господин Тороп?
— Да. Несколько ночей подряд я вижу одни и те же повторяющиеся сны.
— Вы видите сны. Превосходно! Уверяю вас, каждую ночь миллиарды людей делают то же самое.
— Я не шучу, Даркандье. Я действительно думаю, что Мари шлет мне послания.
Даркандье холодно посмотрел на него. Несколько долгих секунд он ничего не говорил, а затем произнес, едва разжимая губы:
— О'кей. Что за послания?
— Они никогда не бывают достаточно ясными. Как бы это сказать… Они не такие ясные, как тогда, когда я принял эту вашу штуку, или как тогда, когда меня заразил ее вирус. Это больше похоже на обычный сон, со свойственным ему хаосом. Но каждый раз я знаю: это послание от Мари. И оно всегда означает одно и то же.
— И что же?
— Мари хочет, чтобы я снова воспользовался Колесницей. Она хочет, чтобы я повторил «опыт», связался с ее духом.
Даркандье вздохнул:
— Вот черт. Зачем?
— Не знаю.
— Это бессмысленно. Она в коме. Сложные функции ее мозга сейчас, если можно так выразиться, отключены.
— Похоже, она так не считает. И я тоже. Что-то функционирует. И это что-то отправляет мне послания, Даркандье.
Ученый снова вздохнул. «Это явно не предусмотрено его маленькой программой», — подумал Тороп.
— Нет. Не вижу в этом никакого смысла. Ее жизненные функции и так ослаблены, это может убить ее.
Тороп криво улыбнулся:
— Она не просила, чтобы ей впрыснули дозу. Она хочет, чтобы я, именно я воспользовался Колесницей. Вместе с вашей проклятой нейроматрицей. Не спрашивайте меня почему. Но она хочет, чтобы я это сделал. Значит, я должен это сделать.
Даркандье грустно посмотрел на тело, лежавшее под герметичным колпаком. Тороп слушал шум дождя. Грозы сменились ливнем, небо было свинцового цвета. Он разглядывал мастерскую «Квакеров Земли», превращенную в суперсовременную больничную палату. Голубоватое свечение мониторов и пляшущие отблески костра встречались на середине комнаты, проводя на полу четкую границу между серо-фиолетовым, с одной стороны, и золотисто-рыжим — с другой.