Вавилонский голландец
Шрифт:
– Значит, ты решил, что все твои игры, все прочитанные книги, твои сновидения, само твое существование до и после смерти – это одна и та же история? – тревожно спрашивал он подпрыгивающую птицу.
– Да ведь это любому понятно, разве нет? – ответил ворон и выдернул травинку.
– Ну, допустим. Но если я вижу твою историю, где в это время моя собственная история? – допытывался старик.
– Ах, господи. Ну это же очевидно. Вы смотрите на меня, но видите только то, что оказывается частью вашей собственной истории. Вы видите свою историю, – объяснил ворон.
– Так что же из этого правда? Твоя
– Все правда. Для меня моя история одна-единственная, потому что я в ней живу. Но одновременно моя история – бесконечное множество историй. Сколько людей ее увидят, в стольких историях я окажусь, столько жизней проживу. Но знать я буду только одну из них – свою собственную. – Птица наклонила голову, быстро глянула одним глазом и отвернулась к зеркалу.
– Так что же получается? Одна и та же история одновременно оказывается бесконечным множеством их? – Александер с трудом удерживался от желания схватить собеседника и силой развернуть его к себе. В зеркале ему никак не удавалось поймать взгляд ворона.
Но он побоялся.
– Разумеется. Это что-то вроде сети, которая держит реальность. А узлы сети там, где множество историй сходятся вместе и путаются между собой: порты и поезда, библиотеки, клубы знакомств, больницы, хотя и не все. И еще зеркала. – Ворон наконец отвернулся от металлического зеркала, которое, впрочем, оказалось огромным медным тазом для варенья.
Господину Александеру отчего-то стало страшно, но он продолжал расспрашивать:
– А как образуется эта сеть?
– С помощью мыслей и разговоров, встреч и поступков. А еще с помощью таких, как Сузи.
– Таких, как Сузи? Она не одна?
– Ну, в своем роде она одна, конечно. Но ведь есть ее сестра, ее отец, а еще те, кто делает дудки, зонтики и спринцовки для сладкого молока. И еще всякие другие. Да ты совсем ничего не знаешь, что ли? Откуда ты такой взялся? – сердито спросил ворон. – И где твой брат?
Александер закричал и проснулся.
Утро оказалось скверным. Мало того что нелепый сон оставил пренеприятнейший осадок, так еще мучило какое-то неясное воспоминание. Оно дразнило предощущением, но никак не давалось. Смутно мерещилась книга с картинками.
В конце концов господин Александер решил, что нужно выйти на воздух, пройтись по бульвару и морок развеется сам собой.
День был редкостно хорош. Пробегали небольшие облака, задувал ветерок, от которого трепетали маркизы, взлетали лепестки, танцевали ветки, все время переливались и сдвигались тени. Александер любил эту иллюзию зыбкости, неустойчивости, переменчивости. Мир в такие дни кажется податливым, постижимым, мнится, что вот-вот прорвется тонкая пленка, отделяющая реальное от небывалого, и все станет возможно. Начинает мерещиться, что можно угадать некую таинственную закономерность и тогда все станет подвластно душе и навсегда исчезнет страх. Но сегодня даже любимая игра с ощущением приближающейся истины не увлекла господина Александера.
Прогулка утомила его, но не успокоила, даже не отвлекла. Ни подвижность реальности, порожденная дуновениями, движениями теней и отблесков, ни ее незыблемость, глядящая сквозь запахи лета, горячей земли и камней, цветов, духов и выпечки, уличные сценки – ничто не могло остановить
Напряжение не отпускало.
Тогда, махнув внутренне рукой – будь что будет! – решил он отправиться в порт. К тому же была надежда встретить там Петера.
Плавучую библиотеку, возле которой он вчера побывал с Герцем и мальчиком, господин Александер нашел без труда.
Поднявшись по нагретому солнцем, пахнущему горячим трапу, он увидел множество людей. Некоторые читали, другие разговаривали. В отдалении он увидел Анну и давешнюю даму в черном. Перед ними располагались цимбалы и корзинка с клубникой, откуда Анна украдкой таскала ягоды. Сузи притворялась, что не замечает, хотя прекрасно все видела. Похоже, дама занималась с Анной или играла с ней в какую-то музыкальную игру. Петера поблизости не было.
Александер огляделся в поисках того, кому он мог бы задать вопросы, но никто не проявил к нему ни малейшего интереса. Тогда он двинулся по палубе и вскоре оказался недалеко от Анны и Сузи. Теперь он слышал не только звуки инструмента и смех Анны, но даже отдельные слова. Женщина сыграла что-то наподобие гаммы и пропела: до-ре-ми-фа-соль-ля-соль. Анна повторила за ней и взяла ягоду. Да, несомненно, урок музыки. Место и время для подобных занятий казались немного странными, но, в конце концов, каждый имеет право заниматься благотворительностью тогда и так, как сочтет нужным.
Тут наконец строгая дама средних лет заметила господина Александера и поинтересовалась, что ему угодно.
– Я бы хотел узнать, нет ли у вас случаем сборника детских сказок с картинками, изданного примерно шестьдесят лет назад?
Дама, пообещав уточнить наличие книги, удалилась.
Пожилой джентльмен облокотился на поручни недалеко от музицирующих и стал слушать.
– До-ре-ми-фа-соль-ля-соль, – снова проиграла и спела женщина. – Повторяй!
– До-ре-ми-фа-соль-а-соль, – повторила девочка, а потом на тот же мотив пропела: – Каждый видит тот же сон.
– Ах ты, шалунья! – воскликнула Сузи. Ласковая улыбка противоречила укоряющим словам.
Анна засмеялась и уткнулась личиком в ее платье.
– Ты возьмешь меня с собой?
– Ну конечно. Мы теперь всегда будем вместе. – Голос дамы в черном звучал мягко, почти любовно.
– Вот здорово! Ура! Я боялась, что мы больше не встретимся.
– Ну что ты, девочка. Мы бы обязательно встретились, рано или поздно. Мне очень приятно тебя увидеть. Редко меня встречают с такой радостью и готовностью, как ты. Я тебе благодарна за это. И в благодарность подарю тебе самый легкий, самый счастливый сон.
– Ура! Я знала, что ты можешь. Я так люблю красивые сны.
– Вот и славно.
– А я могу сегодня остаться здесь?
– Ну конечно. А ты разве не хочешь ничего взять с собой или с кем-нибудь попрощаться?
– Я? Нет-нет, не хочу, я лучше с тобой останусь.
Сузи засмеялась:
– Да, я в тебе не ошиблась. А теперь пойдем, я дам тебе молока.
Анна и Сузи ушли.
Господин Александер вспомнил Петера и подумал, что Анна несправедлива. Мальчик так к ней привязан, так тоскует о предстоящей разлуке, а она даже не захотела попрощаться с ним. Впрочем, может, так даже лучше. Разочарование, если не вызовет ожесточения, закаляет сердце и приближает к мудрости.