Вайделот
Шрифт:
«Надо будет все разузнать у Скуманда… если мы, конечно, останемся живы, – думал отец Руперт. – Уж ему-то точно известен состав этого лекарства». Монах уже знал, что спасенный ими юноша – вайделот, притом не из последних.
С арбалетом менестрель обращался не менее искусно и ловко, нежели со своей лютней. Ни один арбалетный болт не прошел мимо цели, и вскоре воины дайнавов начали посматривать на него с уважением. А когда Хуберт во время боя вошел в азарт и выскочил на вал, где начал отплясывать под градом неприятельских стрел какой-то диковинный танец, сопровождавшийся прыжками и непристойными ужимками, оскорбляющими поляков, дайнавы и вовсе восхитились его мужеством. А еще больше – ловкостью. Каким-то непонятным образом менестрель ловил вражеские стрелы и ломал их на глазах потрясенных поляков. Это было сродни чуду!
Этому фокусу научил его Хромой Барт. «Что самое опасное в бою? Ты слушай, слушай, лентяй, и внимай! Самая большая опасность в любом сражении исходит не от мечей или копий, а от стрел. Удар мечом можно парировать или уклониться от него. На самый худой конец есть возможность просто выйти из боя и дать деру. Жизнь, знаешь ли, особенно наемника, дороже всяких глупых предрассудков о чести и достоинстве. Главное достоинство воина – это сражаться и победить. А ежели тебя убьют, то кто по истечении времени вспомнит, каким ты был храбрецом? Так вот, стрела – самое коварное оружие. Ты не видишь ее, не знаешь, с какой стороны она к тебе прилетит. Опытные воины, которые могут сражаться с мечом в руках лицом к лицу с врагами по щиколотки в крови весь день, панически боятся стрелков. Обычно в первую линию ставят молодых придурков с большими щитами-павезами, чтобы они приняли на себя первый рой стрел».
Хромой Барт смачно сплюнул и указал глазами на кувшин с вином – налей. Хуберт послушно наполнил кубок, и старый воин выпил его одним духом. Нужно сказать, что вино ему тайком таскал из отцовских винных погребов юный фон Крумбах, потому что Хромого Барта хоть и кормили более-менее сносно, но горячительными напитками по приказу Отто фон Крумбаха сильно не баловали, выдавали по норме. Папаша Хуберта чересчур хорошо знал возможности старого вояки по этой части – Хромой Барт за один присест мог выпить малый бочонок крепкого монастырского вина. По этой причине за свои уроки он требовал от Хуберта только одну плату – вином, что для шустрого отпрыска дворянской фамилии фон Крумбахов не было проблемой. Он мог пролезать в самые узкие щели и научился открывать любые замки.
«Так вот, запомни – стрелу нужно чувствовать. Она еще на подлете, а тебя уже нет на том месте, куда стрела целит. О, это большое искусство! Не каждому дано. И его обязательно нужно практиковать. Но самая вершина этого искусства – ловить стрелы руками. Да-да, малец, именно так, не делай глаза большими и не удивляйся. Поймать стрелу, нацеленную тебе в сердце, это не только насущная потребность, но и некий воинский шик. Если ты это сумеешь продемонстрируешь в бою, то каждый из твоих товарищей по оружию рад будет стать твоим другом и ты быстро завоюешь признание и почет. Вот этим делом мы с тобой и займемся. Прямо сейчас… на заднем дворе, чтобы нас никто не видел».
Поймать стрелу рукой оказалось еще той задачкой. Конечно же наконечники стрел были тупыми, и поначалу Хромой Барт стрелял издалека, чтобы Хуберт успел среагировать, но все равно грудь и живот подростка постоянно были в синяках. Перелом наступил лишь спустя год после начала обучения. Юный фон Крумбах начал ловить стрелы так лихо, что даже Хромой Барт удивлялся, хотя стрелял он теперь в полную силу и с близкого расстояния. Вот только с арбалетными болтами плохо получалось – они летели гораздо быстрее стрел.
Поэтому ловить польские стрелы, которые летели издали, было для Хуберта детской забавой. От одних стрел он просто уворачивался, совершая свои шутовские прыжки, а другие ловил, притом обеими руками. Со стороны создавалось впечатление, что стрелы сами идут к нему в ладони и прилипают к ним намертво.
Так прошел первый день осады. А вот ночь для польского воинства выдалась просто кошмарной. Где-то ближе к утру в лагере вдруг начался страшный переполох, раздались крики и загорелись многочисленные факелы. Оказалось, что территория лагеря полнилась разъяренными змеями, которые кусали всех подряд. Ядовитые гады заползали в шатры, клубились возле поляков, которых командиры начали ставить в строй, решив, что напали дайнавы, и забирались даже на сторожевые вышки. Отовсюду слышались вопли ужаса, поляки метались среди шатров, как буйно помешанные, и не было никакого сладу с потерявшим голову воинством.
Скуманд с нетерпением ждал этого момента. Лучшие стрелки дайнавов с вечера собрались у ворот в ожидании своего часа. И он настал. Когда шум и бедлам в лагере поляков достиг апогея, ворота селения открылись, и стрелки бегом, в полной тишине, устремились к расположению войска князя Конрада Мазовецкого. Приблизившись на нужное расстояние, дайнавы хладнокровно, будто куропаток на охоте, начали расстреливать поляков, хорошо освещенных кострами и факелами.
По указанию Скуманда, особое внимание они уделяли шатрам, в которых отдыхали панцирники и которых змеи выгнали наружу без воинского облачения. Стрелки дайнавов изрядно убавили их количество, пока воевода наконец не смекнул, откуда идет самая большая опасность, и не выдвинул навстречу стрелкам сводный отряд, состоявший из ветеранов, уже имевших опыт походов на Пущу. Только эти закаленные в боях воины не потеряли голову во время нашествия змей на лагерь и откликнулись на команды военачальников.
Но дайнавы не стали вступать с ними в бой, так как поляков по-прежнему было слишком много. Стрелки развернулись и во всю прыть понеслись к воротам селения. Их никто не преследовал – поляки опасались засады. Так закончился этот ночной бой, который принес Скуманду заслуженную славу. Никто до него не додумался, что разнообразная живность Пущи может помочь ее двуногим обитателям… если, конечно, знать, как к ней обратиться.
Весь следующий день полякам было не до штурма. Они подсчитывали потери и лечили раненых и увечных; многие просто покалечились, сломав или подвернув в темноте ногу, вывихнув руку или наткнувшись глазом на древесный сук. Но еще больше было укушенных змеями. Не все польские вояки умерли, но их лечение грозило затянуться надолго. Немало было и тех, кого сразили стрелы дайнавов, а уж раненые, даже легко, и вовсе вызывали жалость и сострадание у своих товарищей. Они умирали в страшных муках, потому что стрелы дайнавов были отравлены; Скуманд вовремя вспомнил свой опыт сражения с дикарями.
Зато утром третьего дня поляки были преисполнены злобной решимостью во что бы то ни стало захватить селение. Первыми, как и прежде, польский воевода планировал пустить мазуров, а за ними в бой должны были вступить тяжеловооруженные воины, среди которых находились и рыцари. Но едва открылись ворота лагеря и толпы копейщиков повалили к оборонительным валам селения, как небо над поляками потемнело от множества ворон.
Крикливое воронье испокон веков соблюдало верность воздушному маршруту, по которому оно моталось туда-сюда: утром – кормиться (чаще всего на жнивье), а вечером – на покой, в только им известное место, куда слетались вороньи стаи со всей Пущи. Ворон было так много, что издалека казалось, будто по небу тянется бесконечная черная лента с бахромчатыми краями. Этот полет большого количества птиц продолжался в течение часа, не меньше.
Вороний маршрут проходил как раз над лагерем поляков. Однако в этот раз, вместо того чтобы следовать дальше, вороны вдруг сбились в плотную массу, которая закружила с большой скоростью и превратилась в смерч, воронка которого начала опускаться на польское воинство. Поляки сначала не обратили на птиц особого внимания (летают себе, ну и пусть; эко дело), прикрываясь щитами, они смотрели только вперед, опасаясь стрел дайнавов, но когда плотная масса орущих, больно клюющих и царапающих когтями ворон обрушилась им на плечи, ситуация вмиг стала напоминать дурной сон.