Вайнахт и Рождество
Шрифт:
Сергей Краснов хватался за грудь и падал на землю. При этом он кричал:
– Я навылет ранен в грудь! Доннерветтер, мне капут!
Ну и я тоже засмеялся. Обидно, а все равно смешно.
Потом Валя мне объяснил, что гильзы стреляные, в них пуль нет, и они не оружие, а игрушки. В общем, глупо вышло. Как я сам не сообразил?
– Ладно, – сказал Валя. – Сейчас расходимся. Встречаемся завтра в это же время.
– А с этим шкетом что делать? – кивнул на меня Васька. – Он нас всех заложит, зуб даю.
– Не заложит, – ответил Валя. – Я его знаю. Я отвечаю.
Я не знал, что такое «заложить», но это было
– Не заложу!
– Поклянись, – прищурился Васька.
– Хватит, Васька! – оборвал его Валя.
– Ну-ну, – буркнул Васька и цыкнул длинной слюной.
С Валей мы дошли до моего дома. Я сказал, что Васька злой, и спросил, зачем Валя с ним дружит. Валя возразил, что он не злой, а просто несчастный. И он, Валя то есть, будет его перевоспитывать. А я обо всем, что слышал, должен молчать. Потому что это – военная тайна. Но я и сам это понял, не маленький. А еще я спросил, где оружие достать. Вот Валя говорил, что у врагов, а где они, враги-то? Никаких врагов нет.
– А вдруг придут? – сказал Валя. – Ты слышал вчера, как гремело?
Ну слышал. Но это далеко гремело. Бабушка сказала, что за Беговым кругом. Наши победили, конечно. Если бы фашисты, то они уже давно бы в городе были.
Мы шли мимо складов. Ворота по-прежнему были открыты, из них время от времени торопливо выходили люди. Все они несли какие-то мешки и коробки, и все смотрели в землю, будто стыдились чего-то.
– Вот гады, – возмутился Валька. – А где охрана?
Сторож был тут же. Он, пригорюнившись, сидел на скамеечке, положив ружье на колени.
– Что же вы, товарищ? – спросил у него Валя. – Почему милицию не вызвали? Почему не стреляете?
Сторож посмотрел на меня, на Валю и отвернулся.
– Я вам говорю! – возмутился Валя.
– Говори, – спокойно ответил сторож. – Ты ее найди, эту милицию. Нет ее. Испарилась. А мне еще жизнь дорога.
До дома мы дошли молча. Валя был расстроенный, и ему говорить не хотелось.
– Ладно, – сказал он, – иди. Сиди дома и не высовывайся.
А я самого главного так и не сказал. Эх!
– Валя!
– Что?
– Я тоже хочу с вами фашистов бить!
– Ты мал еще.
– А вас тоже на войну не взяли! Тоже сказали, малы еще! Вам приятно было, а?
Валька засмеялся и почесал затылок:
– Логично. Уел ты меня, Николай. Ладно. Будет подходящее дело – возьму тебя с собой.
У меня рот сам полез к ушам.
– Когда?
– Еще не знаю. Но обещаю. Для тебя тоже работа найдется.
– Обещаешь? Честное слово?
– Честное слово.
– Честное-честное?
– Ты же меня знаешь. Разве я когда-нибудь обманывал?
– Нет.
– Ну и все. Ладно, пока. И будь дома, понял? Это не шутки.
И Валя пошел дальше, к своему дому.
Оружие
Ая остался у своего. Домой идти совсем не хотелось. Ведь никто же не знает, что нас отпустили. Лучше я пойду оружие искать. Туда, где бой был и гремело. До Бегового круга недалеко. Если бежать. А мне легче бежать, чем идти. Я вообще не знаю, почему взрослые пешком ходят. Бежать-то лучше! Быстро, и не мерзнешь.
За Беговым никаких следов боя не было. Не спрашивать же первого встречного, где тут у вас пистолеты валяются. Скажут они, как же.
Хорошо, что попался мальчишка моего возраста.
– Знаешь, как вчера стреляли! – рассказал он. – Чуть окна не повылетали!
Кажется, ему было обидно, что окна остались целыми.
– А где стреляли?
– И стреляли, и бомбили! Там, у Лаврентьевского.
Я не знал, что это за Лаврентьевский такой.
– Покажешь? Побежали!
Мальчишка расстроился:
– Не-ет… Я вчера сам хотел туда сбежать. И на мамку нарвался. Знаешь, как влетело? Я наказанный. Да тут недалеко.
Он сказал, что Лаврентьевский – это бывший монастырь. Там раньше монахи жили. Их еще до войны выгнали, а монастырь закрыли. Его взорвать хотели, чтобы люди в бога не верили. Но до конца так и не взорвали – взрывчатки не хватило. Очень крепкий оказался. И не так уж он близко оказался, как мальчишка говорил. Еще долго бежать пришлось.
Когда я увидел первые сгоревшие дома и полуразрушенный монастырь, я понял, что бои точно были. Мне показалось, что здесь даже пахнет так же, как от тех гильз. Но больше никаких следов войны: ни убитых солдат, ни подбитых танков. Только ямы в земле, куски железа и обломки кирпича. Честно говоря, я даже обрадовался. Потому что, пока бежал, все думал, что пистолет надо будет у мертвеца брать, а я не люблю мертвецов. А если мертвецы меня тоже не любят?
Оружия никакого тоже не было. Ага, я один такой умный. За ночь, наверное, всё собрали и попрятали. Монастырь стоит в конце города, на горе, под ним – луга, а между ними вьется речушка. Летом ее можно перейти, зато весной она заливает все эти луга, и получается настоящее море. А на том берегу сосновый бор. Мы с бабушкой ходили туда летом за малиной. Из малины бабушка варит варенье, а если сахару не хватает – сушит. И хранит на черный день. Черный день – это когда кто-нибудь заболеет. Я не понимаю, почему его черным называют. В школу не ходишь, лежишь себе с горлом, книжку читаешь, дома тепло и чай с малиной. Какой же он черный?
Через пролом в стене я зашел в монастырь. От монастыря вообще-то почти ничего не осталось. Только куски стен да один дом с дырявой крышей и пустыми окнами. Я вошел в него, запахло цементом и старостью. Под ногами – осколки стекла, куски войлока и штукатурки. Темно и неприятно.
Кругом были разбросаны куски ваты и грязные бинты. Тускло отсвечивали пустые гильзы. Их было много, но теперь я знал, что они бесполезные. И еще зеленая сумка с ремнем. Я потянул ремень. Внутри что-то брякнуло. Небольшое и тяжелое. Мне даже дышать стало трудно. А вдруг пистолет?