Вайсштальберг
Шрифт:
– Подписывай, если не хочешь, чтобы твой труп уже сегодня поедали в джунглях грифы и крысы!
– Подписывай, если мечтаешь как можно скорее умереть!
– Подписывай, если не хочешь, чтобы я сломал твою голову прямо сейчас!
– Подписывай! Подписывай! Подписывай!
Всё толкало к одному единственному решению и, тем не менее, кое-что меня останавливало. Я не знал этих людей и ничего о них и потому не исключал и их невиновности в инкриминируемых чудовищных преступлениях. К тому же я уже совсем не верил следователям, их обещаниям и посулам, подозревая,
– 'Мою смерть спишут на террористов', - думалось мне.
– 'И никто никогда не узнает, что здесь на самом деле произошло'.
Сложные решения порой принимаются очень легко, а простейшие напротив тяжко. Алгоритмы, заставляющие живые существа поступать тем или иным образом иногда дают сбой, причём в простейших процессах и всю систему начинает люто лихорадить и всё мироздание сотрясается от конвульсий, обращаются в пыль и базисы и надстройки мышления.
Я вышел из комнаты на первом этаже башни на полусогнутых дрожащих ногах. Это испытание оказалось не из лёгких, и я свернул в первый закуток с жилой комнатой, вошёл в неё и лёг на кровать. Мне требовался отдых для восстановления сил.
3 Алеф Борхеса
Во сне я шёл по Тверской, направляясь в сторону Красной площади, и около меня остановилась советская копейка в хорошем тюнинге, а за рулём сидел Владимир Вольфович Жириновский в белой рубашке, серых подтяжках, парусиновых брюках и очках.
– Давай, поехали!
– махнул он мне рукой, открывая дверь, и я, приняв приглашение, залез в произведение советского автопрома.
В дороге Жириновский экспрессивно говорил о предателях-депутатах, о том, какие диверсии проводит против ЛДПР власть, рассказывал анекдоты, в общем, был общительным и дружелюбным рубахой-парнем, что, как оказалось, он умеет не хуже, чем затевать всякие драки и публичные конфликты. То ли политический клоун и выдающийся артист разговорного жанра, продолжающий традиции Райкина, Жванецкого и Петросяна, то ли крайне проницательный ветеран политики, умудрённый опытом и философской мудростью, словно трёхсотлетняя змея.
Мы ехали быстро. Москва была удивительно пуста, была той, которой я и не знаю Москвой 80-х, 70-х, просторной, свежей, ещё местами старопатриархальной, питающей корни 19 века, когда её вновь отстроили после наполеоновского нашествия. Автомобилей было очень мало, и мы промчали весь город насквозь и выехали на шоссе в Петербург. Жириновский лихо рулил, с неподражаемыми семитскими интонациями ругался на других водителей, шутил и балагурил, пока вдруг не переменился в лице, став озабоченным и резко прибавил газу.
– Они преследуют нас!
– заорал Жириновский, уже въезжая в Санкт-Петербург.
– Кто?
– удивился я.
– Монгольская конница, - выкрикнул Жириновский и взмахнул рукой за правое плечо. Я оглянулся и увидел монголов в полном военном облачении, тысячеконною ордой скачущих вслед за нами и не отстающих. Их выносливые упорные лошадки соперничали с механизмом, сделанным в СССР, и не собирались сдаваться.
Монголы издавали стадный ор, режущий в ушах, грубый, бегущий вперёд по протокам улиц, как бурная вода с брызгами бежит по руслу горной реки, метали стрелы, падающие близко от нас и потрясали кривыми саблями, словно показывая, как они будут отрубать нам головы, когда настигнут.
Я спасу тебя от неё!
– выкрикнул Жириновский.
– Я спасу тебе от монгольской конницы!
– И стал ещё быстрее выкручивать в разные стороны витую
И тут я не оплошал. Меня не покинула убеждённость, что если и есть здесь монголы, то это порождение сознания Жириновского, но не моего. Поэтому я посмотрел на него строго.
– Откуда здесь взялись монголы?
– Что?
– Откуда здесь взялись монголы? Что вы не договариваете, Владимир Вольфович?
– Вы правы, - сказал Жириновский, снижая скорость.
– Здесь нет никаких монголов. Здесь есть книга 'Монгольская конница', которую мы сегодня представляем в продаже и рекламе которой помогаем. Это патриотическая попытка взглянуть на сложную геополитическую ситуацию внутри страны и за её пределами, увидеть болевые точки на многострадальном теле России. Мы до сих пор скачем на монгольской коннице и в этом причина всех наших неудач!
– Он открыл бардачок необычайно длинный и широкий, больше напоминающий книжный шкафчик и в нём стояли экземпляры упомянутой книги, перевязанные нарядными ленточками в знак издания.
Входя в комнату восточной башни В., человек проходит под гипнозом нечто вроде психологического теста, попадая в экстремальную ситуацию и ища из неё выход. Башня создаёт условия для погружения человека в необычные состояния и изучает их в каких-то своих целях, которые можно назвать научными.
Так я узнал на третий день, вновь войдя в комнату на первом этаже, после того как комната этажом выше оказалась закрытой, не пустила меня.
Я находился посреди пустой темноты, но вскоре в левом дальнем углу начал формироваться отросток - белая точка, сгустившаяся до размеров бежевого стеклянного светильника, в котором свет вырабатывался не электрической дугой, а процессами похожими на гниение биологического вещества. Вместе с теплом шар выделял и информацию. Я узнал, что могу проходить тесты не более одного раза в два дня и что всего предусмотрено шесть тестов - по одному на каждом этаже башни. Она говорила со мной и обещала богатую награду за мои страдания - любой предмет, который я назову и доступ на чердак, где находился Алеф Борхеса - точка, в которой происходят одновременно все события. Башня убеждала, что тесты служат, в том числе и для подготовки к восприятию этой святыни - человек со слабым рассудком сойдёт с ума, как только узрит Алеф.
Случайно или нет, но Алеф был удивительным объектом, в прошлом надолго останавливавшим на себе мои мысли. Он был похож на изначальную вселенную, получившую ключи над временем или на зеркало Бога, хотя невозможно было понять, для чего Ему создавать такое зеркало.
'Каждый человек - носит в себе свою собственную вселенную, умирающую вместе с ним, - так думал я, сидя на подоконнике у круглого башенного окна.
– Так не содержит ли Алеф разгадку тайны человека, его подлинного происхождения и предназначения, скрытого от ума и рационального мышления? '
Я продолжал изучение Вайсштальберга: заходил в комнаты, рассматривал висящие на стенах картины, читал книги, лежащие на столах.
Некоторые помещения В. мне напоминали о детстве. Вроде бы никакого особенного антуража, только стекло в старой деревянной раме и яркий луч, ложащийся на стену с чёрными обоями, но вдруг внутри просыпается давно забытое воспоминание, вызванное вероятно редким сочетанием цвета и запаха, хаотичным танцем сотен пылинок на солнечном луче, каплями сырости, смешанными с ароматами кофе, чая и табака. Бельевая верёвка почему-то косо висела поперёк кухни, старенькие шкафчики хранили мелкую ерунду - жестяные банки из-под папирос и драже, коробочки ванили и корицы, приправы в бумажной упаковке.