Важнее, чем политика
Шрифт:
Петр Вайль.Вы абсолютно правы. Вообще, низкий поклон, в пол, интернету за то, что он вернул людей к писанию. Ведь это же нужно осознать: телефонная эпоха разучила людей писать. А электронная почта заново научила. Мы можем как угодно ругать этот тип письма, но то, что люди начали опять писать, – несомненное благо. Люди стали тюкать по клавишам и вспоминать, что фразы состоят из слов, а слова из букв.
Голос из зала. Екатерина Ковалева. Язык – огромная сила народа. Может ли власть как-то использовать эту силу в своих целях?
Петр Вайль(отвечает
Голос из зала. А почему именно английский играет в современном мире такую роль?
Петр Вайль. В каждую эпоху было свое лингвофранко. Когда-то латынь, потом на стыке XVIII–XIX веков французский, а теперь английский. И я думаю, что это совершенно закономерно. Во-первых, английский язык богатый. Он гораздо богаче русского. Давайте так уж, по-честному, скажем. Лексический запас английского примерно в два раза больше русского. Кроме того, у английского есть такая особенность: у него любое существительное является глаголом. И это, конечно, удобство общения невероятное; такая гибкость! И кроме того, как я сказал, английский – очень логичный язык. Так и получилось, что английский стал лингво-франко современного мира. Тут ничего не поделаешь.
Голос из зала. Ольга Гаврилова. Во-первых, хотела поблагодарить вас за очень живое, яркое, сочное выступление. Во-вторых, проблема безграмотности, действительно, более чем серьезная. И грамотный русский язык становится просто роскошью для тех 5–7 %, которые определяют способ мышления, способ существования. Проблему мы обозначили. А какие вы можете предложить способы ее решения? Как, например, бороться с безграмотностью СМИ и прежде всего телевидения?
Петр Вайль.Единственное лекарство – свобода. Я когда приехал в 1978 году в Нью-Йорк, совершенно очумел. Включаю телевизор – а там опрос людей на улицах. Я думаю: Боже мой, почему они так все болтают? Как будто тренировались всю жизнь, или все Щукинское училище закончили. Подносят микрофон: ла-ла-ла, и пошло. А потом я понял, что свободный человек и говорит свободно.
Голос из зала. Владимир Дребенцов. В продолжение вопроса об английском языке. Я согласен, что язык богатый и, как вы говорите, более логичный. В любом стандартном языковом курсе есть графическая иллюстрация структуры английского абзаца и русского абзаца. Английский – это такая череда стрелочек, следующих друг за другом. А русский – это череда стрелочек, которые все время бегают в разные стороны, сплошь деепричастный оборот. Но это определяется не бедностью языка, а попыткой объяснить весь мир сразу. И в этом отличие российской культуры от прагматичной протестантской англоязычной. В своем рассказе о современном русском языке, языке массовой культуры, политическом языке и в ответе на ряд вопросов вы, по-моему, проводили идею о том, что русский язык приближается вот к этому стандартному, более логичному, более прагматичному строению речи и, соответственно, мысли. Видите ли вы возможность, чтобы речь оказала обратное влияние на культуру, и российская культура стала более прагматичной, логичной? Или все же язык является подчиненным явлением, и российская культура от упрощения языка не изменится?
Петр Вайль. Давайте сразу делить все на два, потому что российская массовая культура такой уже стала. Что касается культуры…
Голос из зала. Нина Добрушина, преподаватель Вышки, филолог. У меня создается ощущение, что есть некоторые противоречия в ваших речах. Вы начали с такой похвалы терпимости: вроде бы язык – естественная структура, меняющаяся и обновляющаяся независимо от внешнего давления. Это изменение никак нельзя остановить, препятствовать ему, и не стоит даже пытаться этого делать. С другой стороны вы с явным отвращением приводите такие примеры, как слово «энергетика», которое не может быть положительным или отрицательным, потому что энергетика – это отрасль промышленности. Совершенно ясно, что тут как раз яркий пример изменения языка, сдвиг значения. Это слово просто приобрело новое значение. И когда вы высказываете по этому поводу отвращение, то не отказываете ли вы языку как раз в естественном праве жить и меняться? Чувства ваши мне понятны: язык – столь важное достояние, причем достояние личное, что человек не может принимать без эмоций перемены, происходящие в языке. Никто из нас не может равнодушно слушать, как молодое поколение говорит «красивее». Тем не менее, это тоже естественное изменение с которым бороться нельзя и которое оценивать нельзя. Нет ли противоречия в вашей позиции?
Петр Вайль. Есть, конечно. Противоречие между личным взглядом и попыткой взгляда общественного. Знаете, в русском языке словари предписывающие, а в английском – фиксирующие. Огромная разница. Если в течение 20 лет слово или оборот закрепляется в языке, оно включается в словарь. И это не вопрос вкуса, это вопрос статистики. Поэтому нравится мне эта энергетика или не нравится – закон есть закон, словарь есть словарь, не мое собачье дело, опять-таки. Но я лично так, как мне не нравится, говорить не буду. Я, повторяю, «на самом деле» и «как бы» уже перестал использовать, хотя они ни в чем не повинны. Просто чтобы не становиться в общий строй. Так что противоречие есть и оно нормальное, бытовое.
Голос из зала. Андрей Илларионов, бывший советник Путина, ныне оппозиционный экономист. Петр Львович, свобода – замечательна. Но если говорить о публичной речи, об использовании в ней различных языковых средств, то существуют ли, с вашей точки зрения, запретные средства, в частности, табуированные, нецензурные, блатные, или же нет? Я подчеркиваю, не для частной, бытовой, а для публичной речи?
Петр Вайль. Я-то думаю, что табуированные слова, в частности, русский мат, это грандиозное явление русского языка, которое нужно холить и лелеять. Но именно потому, что его нужно холить и лелеять, ни в коем случае нельзя давать ему вырваться в полный обиход. Как это произошло в английском. Там так называемые матерные слова при взрыве контркультуры в начале 1960 годов сделались обиходными и исчезли. Хотя английский мат, поверьте, ничуть не беднее русского, а может, даже и богаче, просто потому что английский язык старше. Все-таки надо помнить, что когда у них был Шекспир, у нас был Иван Грозный. Но они просто пропали. И это большая беда для языка.
У Довлатова есть виртуозное употребление, виртуозное абсолютно, когда у него фотограф говорит: «Я самого Жискара, б…, Д’Эстена снимал». Представляете, вставить словцо между именем и фамилией французского президента, а? Вот это мастерство! Так что мат нужно беречь. И, конечно же, этот пласт языка богатейший, грандиозный. Всего-то четыре слова, а сколько производных. Это ж ценить нужно, любить, но в расход не пускать.
Андрей Илларионов (продолжая реплику). А их ценить и любить следует только в речи писателей, или в речи политических деятелей тоже?