Важный разговор [Повести, рассказы]
Шрифт:
Ссора случилась скорее всего из-за папирос. Отец по вечерам сидел за чертежами нового завода и без конца дымил своими папиросами. Однажды он уже рассказывал Тане про этот завод. Таня сидела возле стола и слушала.
В жизни Тани было много понятных и в то же время непонятных слов. Мать говорила отцу: «Мне надоело смотреть на твой затылок». Таня смотрела на затылок отца, когда он сидел за столом и работал. Затылок был как затылок: пострижен и побрит тонкой бритвой. Наверно, мать придиралась. Утром она шлепала по коридору своими тапочками и разговаривала сама с собой: «Опять табачищем воняет. Хоть из дому уходи».
Курить вредно. Это Таня знала. От табака развивается бронхит, туберкулез и такая болезнь, о которой даже говорить страшно. Об этом было написано в Танином учебнике. Таня положила на стол отца раскрытую книжку и подчеркнула строчки красным карандашом. На книжках писать нельзя. Но тогда отец мог ничего не заметить и не узнать про туберкулез и бронхит.
Отец прочитал книжку. Таня сразу догадалась. Между страничками лежал серый, упавший с кончика папиросы пепел. Два дня отец не курил. Таня пересчитала в пачке все папиросы. Сколько их было, столько и осталось. А теперь он снова дымит папиросой, чертит свои чертежи и, наверно, думает: почему это Таня назвала его Папа-Толя и почему в жизни все так получается…
Была зима, и были зимние каникулы. Мать куда-то ушла. В доме было тихо и пусто. На стене тикали часы. Таня прошла два раза по коридору, открыла дверь отца и сказала:
— Пора ужинать. Уже все готово. Только картошку надо почистить.
— Я сейчас… Одну минутку, — сказал отец.
Таня постояла еще немножко и сказала:
— Минута уже прошла. Я смотрю на часы.
Над головой отца вспыхнул несколько раз голубой дымок, будто его кто-то раздувал насосом, — пах, пах, пах.
Отец поднялся, взял Таню за плечо и пошел с ней на кухню. Они сидели там возле крана и чистили в два ножа картошку. Таня смотрела на отца. У него большие, думающие о чем-то глаза, на лице синеватая, похожая на дым щетинка. Наверно, от папирос. Отцу надо больше двигаться и дышать свежим воздухом. Так говорила сестра, которая делала ему укол.
Таня очистила картофелину, подумала и сказала:
— Теперь я буду заниматься с тобой зарядкой. У меня каникулы.
Отец не ответил. Видимо, не расслышал. С ним такое бывало: слушает, а сам смотрит куда-то вдаль. Мать уже делала ему замечание, говорила, чтобы он опустился на землю. Отец опускался, а потом снова улетал неизвестно куда. Они сварили картошку, разогрели котлеты и стали ужинать. Потом была ночь, потом в окошко заглянул и прилег на подушку возле Таниной щеки солнечный лучик.
За стенкой, в комнате отца, еще было тихо. Он там работал по ночам и там иногда спал. Таня надела тапочки и пошла на цыпочках к отцу. Из-под одеяла виднелся его нос и рыжая колючая бровь.
Таня открыла форточку. В комнату, обгоняя друг друга, полетели крохотные серебряные снежинки.
— На зарядку становись!
Отец поднял бровь и улыбнулся неизвестно чему. Наверно, своим снам, Тане и этим крохотным, тающим в тишине снежинкам.
— Станови-и-сь!
Они стояли друг против друга и делали зарядку. Руки вверх, руки вниз. Наклон влево, наклон вправо. Не задерживай дыхание!
Отец был высокий и худой. Таня посматривала на него и думала: «Ничего, теперь мы еще не то придумаем!»
Таня говорила это не зря. Во дворе, за сараем, она видела старую ржавую гирю. Отец будет упражняться с гирей и станет таким, как борец Поддубный. И тогда мать будет называть его не мужчинкой, а самым настоящим мужчиной. Она посмотрит на отца и скажет: «Теперь все в порядке. Я таких люблю. С мускулами».
Зарядку делали долго. Минут пятнадцать. Потом отец сказал, что уже поздно и надо идти на работу. Умывался он холодной водой, а съел все, что дали. Даже добавки попросил. Все были довольны — и отец и Таня. Только мать ничего не сказала. Но это и понятно, потому что это было только начало.
И вдруг полетело вверх тормашками и Танино настроение и вообще все. Таня вышла во двор проверить, на месте лежит рыжая гиря или нет, и тут увидела Вовку Серегина. Вовка шел навстречу Тане и размахивал хоккейной клюшкой. Шапка у него была на затылке, а сам он был весь в снегу.
— Стой, куда идешь!
Таня остановилась. Драчунов она не боялась и вообще никогда не плакала. Не боялась она и Вовки. Во рту у Вовки были «ворота» — то есть не хватало переднего зуба. Почему у Вовки были «ворота», на дворе никто не знал. Только Таня и Вовка.
Вовка был пустой, легкомысленный мальчишка. Он мстил Тане и, когда во дворе никого не было, задирался. Вовка подошел к Тане, расставил ноги буквой «Л» и сказал:
— Я про твоего папу и про твою маму все знаю…
— Катись, — сказала Таня. — Ты ничего не знаешь!
Вовка нахально улыбнулся:
— Знаю. Они разводятся.
Тане стало жарко. Будто ее кипятком обварили.
— Уходи! — крикнула она. — Если еще раз скажешь, я тебе еще один зуб выбью!
Вовка оглянулся по сторонам. Во дворе никого не было. На ветке сидела черная галка и смотрела куда-то в сторону. Вовка повторил свои страшные слова и снова нахально улыбнулся.
Таня кинулась на Вовку. Клюшка полетела в одну сторону, а Вовка в другую. Она колотила его кулаками, пинала коленками, бодала головой. Но Вовка оказался сильнее Тани. Он сбил ее с ног и вцепился пальцами в косы с новыми капроновыми лентами.
— Сдавайся!
Тут в эту минуту во дворе появилась Маринка. Она схватила веник, которым обметают ноги, и помчалась к обидчику. Вовка бежал с криком и воем, как бегут люди малодушные и несправедливые. И никому его не было жаль — ни черной галке, ни Маринке, которая все еще размахивала своим веником и не знала, из-за чего случилась у Вовки и Тани драка.
Таня ушла в самый конец двора. С одной стороны там стоял сарай, а с другой — высокая стена без окон и дверей. Таня вытирала с лица мокрый снег и тяжело дышала.
— У тебя что-нибудь болит? — спросила Маринка.
— У меня ничего не болит. У меня в средине болит.
— Это у тебя болит душа, — сказала Маринка. — Когда меня обидят, у меня тоже болит.
Маринка была лучшая Танина подруга. Но Таня все равно ничего ей не рассказала. Она только попросила найти и вместе с ней отнести домой железную гирю.