Вблизи Софии

Каменова Анна

Тут женщина увидела, что новый медный казан, купленный после свадьбы младшего сына, еще не уложен. Подавая его, она взглянула на сноху, принимавшую вещи на грузовик. Та прижала к себе казан и зарыдала.

— Не горюй, Калина, — сказала ей золовка, — через неделю и мы поднимемся, да только помогать нам будет уж некому.

— Вот-вот, теперь-то всем помогаем. А мы, последние, как справимся одни? Говорю мужу — давай собираться, чего ждать? Другие уж на новых местах устроились и забыть успели, что переселялись.

Грузовик тронулся, освобождая место. Во двор въехала

вторая машина, и погрузка продолжалась. Мотовила и трости были связаны толстой веревкой. В корзине хрюкал поросенок. Другой путался у всех под ногами.

Хозяин спрыгнул с машины и пошел посмотреть, не забыто ли что под навесом. Вот на крючке висит торба для овса. И фонарь остался на гвозде, вбитом в балку. Сколько раз ходил он с этим фонарем поглядеть скотину, сколько раз снимал и вешал эту торбу. А теперь? Коня продал две недели назад, а торба? Зачем она в Софии? Он стоял, глубоко задумавшись. Ему казалось, что он не испытывал такого горя, как теперь, даже когда коня продавал. Руки его бессильно повисли вдоль тела.

— Стоян, поехали, шоферы опаздывают, — раздался чей-то голос.

Стоян как-то сжался, снял торбу и медленно вышел.

— Пойдем, жена…

Оба направились к машине. В эту минуту показалась старуха. Она торопилась что было сил. В руках сжимала каравай хлеба, но даже не догадалась завернуть его. Старуха шла неверным шагом, глядя прямо перед собой и что-то шепча. Она подошла к грузовику и остановившимися глазами поглядела на груду вещей. Губы ее дрогнули, она растерянно оглянулась и увидела дочь.

— Доченька, неужели ты уезжаешь из села? Доченька, доченька-а!..

Этот протяжный крик, рвущийся из глубины души, потряс всех. Женщины смахивали слезы, мужчины нахмурились, склонив головы.

Старуха причитала в полный голос:

— Неужто ты не могла подождать, дитятко? Куда же ты денешься? Неужто забыла, что здесь родилась, выросла, здесь замуж вышла, детей родила? Куда ты едешь, где я тебя отыщу, когда увижу? Среди каких людей доведется жить, скажет ли кто доброе слово? Сестра-то едет совсем в другую сторону. А я с кем останусь, где свою голову приклоню? Почему ты не подождешь? Может, и не построят это проклятое водохранилище. Все ведь тебя корить будут, что первая уехала из нашего села. Будь проклята эта стройка, чтоб ее водой размыло, громом поразило! Может, не стали бы строить.

Женщины обнялись и плача опустились на порог. Никто не решался позвать Стояницу в машину. Только Вуто, который уже давно пронюхал, куда ветер дует, вмешался:

— Ничего, бабушка Анна, только живым быть, а там поглядим. Пусть выстроят это водохранилище, всем будет польза. На пароходе поплывем по нему и тебя возьмем, — сказал он, покручивая тонкие усики.

Женщины прикрикнули на него, а старуха опять запричитала:

— Вуто, уж хоть ты бы помолчал. Чтоб у тебя язык отсох! Ведь это ты все говорил: «Не бойся, бабушка Анна, ничего им не построить». Обманывал ты нас, чтоб мы вовремя не могли обдумать, что делать, куда переселяться. И как тебя только земля держит! Нам говорил одно, а сам подрядился на строительство на своей телеге

камни возить. Все тебе денег мало! Ты их даже из камня умеешь делать. Чтоб тебе удачи в жизни не видать! Чтоб тебе сквозь землю провалиться!..

Вуто смутился, отошел и направился вниз по улице. Шоферы включили моторы. Машины дрогнули, вещи покачнулись и заскрипели. Стояница поднялась, взяла руку матери и поцеловала.

— Прощай, мама. Пока ты здесь, я приеду, посмотрю, как ты.

Женщины подошли ближе, обнялись. По исказившимся от горя лицам текли слезы. Потом все заговорили разом, что-то наказывали, но в этом общем шуме ничего невозможно было разобрать.

Наконец Стоян, усталый, небритый, без шапки, поднялся на грузовик и велел жене и дочери садиться. Грузовики тронулись, накрытые половиками вещи накренились сначала в одну, потом в другую сторону. Мать с дочерью, вытирая слезы, махали друг другу, пока машина не скрылась за углом.

— Увидимся ли когда со Стоей? — протянула одна из соседок.

— Она, бедная, все глаза выплакала.

— Родной край, кому его не жаль?

На улице показалась телега, и собравшимся пришлось расступиться. Колеса натужно скрипели от чрезмерной тяжести. Пестрый половик развернулся и свешивался к заднему колесу. Ведерко упало и, глухо звеня, покатилось по камням. Возчик слез с телеги, поднял его и подобрал половик. Колеса заскрипели опять.

Провожавшие все еще не разошлись. Печально глядели они вслед удалявшейся телеге. Каждый думал, что и ему предстоит то же самое.

— Кто раньше уедет — на новом-то месте быстрей свыкнется.

— А Стояновы все увезли?

— Только плетень остался. А так все с собой взяли.

— Кошку-то взяли?

— Неизвестно, что будем сами есть, а тут еще кошек тащить!

Худенький старичок отозвался нерешительно:

— Сказать бы надо, чтоб, когда дома начнут ломать, трубы оставили, пока у аистов птенцы не подрастут…

Старший брат Стояна пошел посмотреть, не забыто ли чего в доме и во дворе. Вернулся он с фонарем, что так и остался висеть на крюке под навесом.

— Ну, в добрый час, — сказал он. — Поспешили они только. Могли бы еще несколько недель повременить. Все бы вместе и поднялись.

— Да ведь ты же знаешь Стояна: всегда был очень быстрый. Как увидел, что школу разобрали да в нижней слободе стали дома сносить, понял, что все кончено. И правильно сделал.

Женщины еще постояли немного, потом стали расходиться. Каждая поняла, что незачем откладывать и обманывать себя, а нужно собираться.

— Чего ждать? Надо уж кончать скорее с этим…

— Очень я терзалась, пока решали, куда ехать. А сейчас ничего. По правде говоря, меня даже тянет посмотреть, как устроимся на новом месте. Все мысли уже там. И муж говорит: «Пора ехать, а то мне надоело смотреть на этот беспорядок да слушать причитания. Чужим теперь все тут стало».

Улица опустела. Остался только старший брат. Он еще раз обошел двор, увидел забытую корзинку и внес ее в дом. Без дверей и оконных рам дом показался ему совершенно незнакомым, словно он был здесь впервые.