Вчера
Шрифт:
Мой брат не знает счета лошадям и овцам. Иди домой.
Я ушел и спрятал в жестяную банку голубую ленту, в узелке которой остались черные волосы.
С этого дня во мне проснулась какая-то непонятная, темная, озорная, жестокая сила, и я, подчиняясь этой силе, сам не узнавая себя, совершал поступки один хлеще другого. Снова сошелся с Мнкешей. Теперь он заискивал передо мной, поощрял и разжигал мои слепые желания...
На первый день троицы мы с Микешкой собрали ватагу ребят, какие поотчаяннее, засели у мостков через реку в кустах бересклета в розово-белом
– Никто не пройдет по мосткам, - сказал я. забравшись на самую высокую, ветвистую иву, наклонившуюся над водой. Грачиные гнезда густо облепили иву, но мы не разоряли их, потому что у нас была более значительная цель: поджидали девок, которые должны были пройти по мосткам в луга.
– Не жалейте девок, все они до единой брехуньи и ведьмы, - говорил я каждому мальчишке с цинизмом и жестокостью человека, обманутого в самых лучших надеждах.
Когда нарядные девушки цепочкой растянулись по мосткам, держась за перила, мы выскочили из кустов с обоих берегов и отрезали им пути вперед и назад.
– Стойте!
Очевидно, наша угроза потешала дезок, и они улыбались мп л о и насмешливо:
– Огонь!
– крикнул я команду.
Камни, куски земли, палки полетели в реку с обеих сторон мостков, обдавая девок брызгами воды.
Девки упрашивали нас, бранили, грозились, но от этого мы больше смелели и ожесточались. Приятно было, что вдоровые, рослые девушки не могут совладать с молокососами, как обзывали они нас.
Дикарский разгул опьянил меня. Я залез по пузо в реку и пригоршнями брызгал воду на девок.
– Тащи их за погп в речку!
Девки опрокинули наше охранение мосткоз, вышли на берег. Я плохо соображал, что делал, все мои поступки, необъяснимо путаные, кажется мне, были разбужены этой буйной, цветущей, весной, запахами бересклета, тяжелым духом земной плоти, дразняще-голубым сиянием неба.
блеском воды в лучах солнца. Я подлетел к пухлой белой девушке, схватил ее за руку.
– Пойдешь за меня замуж?
Смеясь, она бойко ответила:
– Давно жду, сватайся. Я тебя буду ЯЯНЧЕТЬ, ведь тебе десять!
Вдруг кто-то схватил меня за штаны, поднял в воздух и бросил в речку. Вынырнув из воды, я увидел страшную картину полного разгрома моего войска: одни барахтались в воде, других ловили и кидали в реку.
До заката просидел я на высокой иве и чем больше думал над тем, как вернусь домой, тем меньше находил в себе решимости спуститься на землю.
Пригнали стадо из степи в село, и тогда под покровом поднятой им пыли я воровато пошел домой. Я хотел, чтобы меня скорее наказали, а потом простили. В сенях, накинув на голову платок, стояла мама. Я заметил в ее руках палку и инстинктивно отпрянул назад. Но жажда понести наказание удержала меня от трусливого шага, и я переступил порог. Мать уронила палку, взяла меня за плечи и внимательно и грустно посмотрела в глаза. Я уткнулся головой в ее грудь. Несколько раз пробовал просить прощения, но глубокое рыдание сжало мое горло. Мать увела меня в мазанку и положила на камышовую постель.
Утром я проснулся с болью в сердце. Мне все казалось, что я не прощен и простить меня нельзя, даже если бы и захотели. Бабушка позвала меня завтракать необычным для нее бодрым голосом.
Я вошел в дом. На кухне за столом сидела вся семья и еще новый человек - в военной гимнастерке, бритый, с большими усами и большой лысой головой.
Это был отец, вернувшийся с фронта ночью. Я бросился к нему, но тут же опешил, встретившись с пронзительными серыми глазами.
– Иди сюда, - строго сказал он, снимая с себя широкий солдатский пояс.
– Не замай, не замай, - закрпчал дедушка, - Ишь, какие кобылы, девки-то! Обидел их мальчонка! Иди сюда, Андрей Иванович, помощничек ты мой!
– И дед протянул ко мне руки.
Но я уклонился от его объятпй и упал в ногп отсу.
Тот ударил меня по спине поясом, потом поднял за плечи.
Сурово смотрели на меня его глаза. Он поцеловал меня, обдав непривычным крепким запахом махорки.
– Иди за лошадью, - сказал он, - Сейчас поедем разговаривать с помещиком Шахобаловым.
Я схватил уздечку и побежал в степь. Радость прощения, радость встречи с отцом окрыляла меня. Обратно я скакал галопом и всем встречным крпчал:
– Тятя пришел! Сейчас пойдут с Шахобаловым разговаривать!
Через два дня многпе мужики привели в своп гшзкпе сараи породистых коров, чистокровных лошадей, а наиболее решительные привезли из имений Шахобалова и Енговатова зеркала, рояли, столы, кровати, посуду.
Как-то под вечер прикатил на тропке борзых в огромном тарантасе Васька Догони Ветер. Из-под распахнутой шинели сиял на нем парчовый кафтан, торчала костяная рукоятка кинжала. Прикрикивая хрпповатым басом, Васька перетаскивал в глиняную пзбепку мешки с добром, два сундука, потом откинул с мокрого лба кудри, схватил на руки Анну и Надю.
– Вот все, что ухватил, остальное пылом пошло, - сказал он Анне, кпвнув на звереподобных, с густыми длинными гривамп и хвостами коней.
Мой отец ничего не привез. Вернулся он на своем гнедом Старшине злой, молчаливый: глаза засорил.
Дедушка покачал головой, вздохнул:
– Простофилей был, простофилей остался. А еще кавалер георгиевский. Вон Боженовы - богатеи, и то по паре рысаков привели.
– Скверно, помещика упуетшш, добро растянули.
А надо бы наоборот: помещика поймать, а имение сохранить для народа и для новой власти, - сказал отец.
Дед снял лапти со свопх ревматических ног и, кряхтя, спросил:
– Какой еше новой власти? Хватит. Повластвовали и временные, беспорядки развели, пора и царя звать на троп. Оя, царь-то, хоть и с простецой был, умом не блестел, не говорил так много, как этот Керенский, все же порядки были. Не знаю, какую еще власть выдумываешь, Ваня.
– Не выдумываю я ничего, а говорю, что будет скоро пг-ша власть, рабочих и крестьян. Ленин-то еще в апреле говорил об этом в Петрограде. А эти временные - то же самые буржуп и помещики.