Вчера
Шрифт:
– уж чего говорить! Все на слова прыткие. Свобода!
Заря! А какая мне заря, если хлеба не хватит мышам на прокорм, лошадь от старости ослепла, спотыкается на каждом шагу.
– Дедушка умолк, потирая искривленные ступнп ног, потом продолжал сквозь слезы: - Свобода!
Одного сына убилп, ты израненный, а туда же лезешь:
"новую власть сделаем". Из дома глядишь, как волк.
А сеять по двору работать опять я? До каких же это пор буду я кормить ваших детей, а?
° - Не расстраивайся, батя. Я тоже не на печке лежал, а в окопах мок, вшей кормил, кровь лил свою. Знаешь, какая вша: снимешь рубаху, а
– Ты сначала землю дай, мир дай. а кормить-то я сам десятерых прокормлю.
– Дедушка поднял вверх глаза и.
увидел меня: я сидел на воротах под навесом из камыша.
– И всегда ты, Андрюха, тут как тут. Ну, скажи ты, без тебя не только разговора, думу не подумаешь, сна не увидишь! Что из тебя выйдет, если ты с таких лет штопором ввинчиваешься во всякие дела! Слазь!
– вдруг сердито крикнул дед и запустил в меня лаптем.
10
День ото дня все тревожнее и напряженнее становилась жизнь нашего села. Возвратившихся домой фронтовиков, даже старших возрастов, снова мобилизовали на войну; Керенский издал приказ о возвращении помещикам земли, имений и власти. Помещики привели на свои хутора отряды калмыков и казаков. Отряды эти уже совершили набеги на соседние села, отобрали скот и выпороли плетями мужиков. На наше село они пока не решались налетать, и мужики объясняли это тем, что у нас много фронтовиков. Однако никто из крестьян не ночевал в поле. Каждый вечер подводы стекались в село. Огней по вечерам не зажигали, спать уходили на огороды и в подсолнухи. Теплыми лунными ночами сладко пахло спеющими дынями, на заре булгачил людей гулкий утиный кряк, гусачье гоготанье в камышах, переливчатое пение кочетов. Всю ночь по селу ездили конные патрули. Дороги, мост охранялись "секретами" из трех - пяти человек на каждом въезде, вооруженных берданками и винтовками, привезенными Васькой Догони Ветер. Ни днем, ни ночью не затухал горн в кузнице: ковались пики, ножи, клинки. Эта таинственная ночная жизнь, полная тревожных ожиданий, радовала меня.
Отец мой исчезал из дома каждую ночь, возвращаясь на заре в сопровождении двух человек. Он тихонько снимал с себя пояс, гимнастерку и ложился спать рядом со мной. Раз как-то я увидал: он вынул из кармана черный револьвер и положил его себе под голову. Не терпелось поговорить с отцом об оружии, но я сдержал себя, подчинившись той особенной скрытности и таинственности, которая пропитала всю жизнь людей нашего села.
Однажды ночью неподалеку от подсолнухов, в которых мы спали, послышались глухие удары лопат об землю, шорох выбрасываемой из ямы земли. А утром я увидал взрытую свежую грядку, по которой мама высаживала зеленый лук.
– Зачем пересадили сюда лук?
– спросил я.
– На той грядке червяк завелся, вот я и пересадила?
– ответила мама и, взяв лейку, начала поливать саженцы.
– Он, червяк-то, какой? Жрет и жрет.
Иногда казалось, что происходящее ночью: разъезды, шорохи, сдержанные голоса, появление и исчезновение отца с двумя неизвестными - все это лишь сон, что днем все как ни в чем не бывало работали в поле, на гумнах.
И никто даже словом не оговаривался о той таинственной ночной жизни, которая наступала вместе с сумерками.
С темнотой жизнь менялась, преображалась: то конник проедет в конце улицы и как бы прочертит пикой по желто-дымной полосе заката, то волчьими глазами вспыхнут у моста цигарки сидящих в "секрете", приглушенный окрик раздастся в темноте: "Кто идет?" - и щелкнет затвор винтовки. Сказочная ночная жизнь разжигала мое воображение, и мне представлялось, будто полосуются кинжалами, секутся топорами силачи в лесу, вихрятся в бешеной скачке всадники в заколдованной лунным светом степи.
А встанешь утром, взглянешь на умытые росой травы, на освещенные солнцем дома, на старух, провожавших телят к выгону, услышишь брань Поднавозновых, плач соседской девки-вековухи, проливающей слезы у ворот, в злую насмешку испятнанных дегтем каким-то отчаюгой.
И ночная жизнь отойдет в твоем сознании в тот далекий и темный погребок памяти, куда откладываются лишь детские сновидения.
Однажды в полдень я рыбачил у моста под ветлой, кинувшей тень на тихий омуток. Вдруг рядом с тенью ветлы на воду легла ушастая тень лошадиной головы. Я взглянул наверх и увидел двух всадников на гнедых длиннохвостых конях. Оба су глинисто-темны от загара, один с бородой, другой с усами.
– Подь-ка сюда, малец, - позвал меня усатый.
Я воткнул удочки под корневище покрепче, поднялся к верховым на песчаный берег.
– Тебя как зовут?
– спросил усатый, нагнувшись с седла и надавив пальцами на мою голову.
– Ну, Андрюшка, а что?
– сказал я таким глуповатым тоном, что сам даже удивился.
– А что, Андрей, рыба клюет?
– Окунь клюет, а сазанчнкн нет.
– Пойдем, я тебе поймаю сазана.
– Усач передал лошадь своему товарищу, а сам, придерживая шашку, сиганул с кручи к воде, присел на корточки и взял удочку.
Бородатый товарищ его свел лошадей в ивняк, влез на сучок тон самой огромной ивы, на которой весной устраивали мы гнездо, и стал рассматривать в бинокль наше село.
– Кто это крючок тебе такой делал?
– спросил усатый.
– Поднавознов Санька, глухой.
– Плохо. Вот я умею пики ковать, шашки. Смотри, какую я себе смастерил!
– сказал усатый, выхватывая из ножен клинок.
– А ведь ты, поди, и шашки-то не видел?
А?
– Он косил на меня своими маленькими черными глазами.
– Не видал. У нас ведь нет оружия-то, - сказал я.
– Нету? Вот беда!
– огорченно воскликнул он, пряча шашку в ножны.
– А мы думали у вас в селе купить оружие.
– Вы при оружии, на что вам еще-то?
– Нам надо много, - ответил усатый, кидая в воду голый крючок.
– А вам разве не надо? Казаков-то быть разве не собираются ваши мужики?
Я глядел на его порыжевший на солнце чуб и притворялся, будто не догадываюсь, что имею дело с казаком.
– А зачем их бить-то?
– Да ты, малый, дурак, я вижу, не знаешь, что вагля мужики собралась бить казаков, а мы вот приехали к ним помочь, вашим мужпкам-то. Слышишь, Сусликов, пареньто вовсе дурачок. Езжай!
Бородатый сел на коня и шагом поехал по мосту.
Я стал сматывать удочки, но усатый остановил меня.
– Погодп, не тороппсь. На вот гильзу, а то ты, поди, и гильзы не видал. А?
– У нас этим не балуются.
Я выдержал сверлящий взгляд казака, добавил:
– Мы в бабки, то есть в казанки, играем. А чтобы там патроны пли гильзы, так этого и в помине не бывает...