Вдали от обезумевшей толпы

Харди Томас

Подобно тому как до сознания внезапно доходит, что шум, который казался нам грохотом колес, на самом деле отдаленный раскат грома, так до сознания Батшебы дошло сейчас то, о чем она только догадывалась.

– Я слишком переполнен чувством... чтобы раздумывать, - сказал он с благородной простотой.
– Я пришел сказать вам без обиняков. Жизнь стала мне не в жизнь с тех пор, как я увидел вас, мисс Эвердин, я пришел просить вас стать моей женой.

Батшеба старалась сохранить на своем лице полную невозмутимость - она только сжала губы, которые до этого были слегка приоткрыты.

– Мне сорок один год, - продолжал он.
–

Меня уже, наверно, считают закоренелым холостяком, и сам я себя таким считал. Я и в молодости никогда не думал о женитьбе, и в зрелые годы не строил никаких планов на этот счет. Но все мы, как видно, меняемся, и я изменился после того, как увидел вас. С некоторых пор я чувствую, и с каждым днем все сильней, что жить так, как я жил до сих пор, плохо во всех отношениях. И что больше всего на свете я хочу, чтобы вы стали моей женой.

– Мистер Болдвуд, при всем моем глубоком уважении к вам, я не чувствую... это не то чувство, которое позволило бы мне принять ваше предложение, - запинаясь, пролепетала она.

Несомненное уважение, с которым она отнеслась к его словам, казалось, прорвало плотину, сдерживавшую до сих пор чувства Болдвуда.

– Без вас моя жизнь мне будет в тягость!
– тихо промолвил он.
– У меня только одно желание - чтобы вы были моей, чтобы вы позволили мне снова и снова повторять, что я люблю вас.

Батшеба промолчала, а лошадка, стоявшая у нее за плечом, словно почувствовав напряженность момента, перестала щипать траву и вскинула голову.

– Я думаю, я надеюсь, что вы немножко интересуетесь мной, Хотя бы настолько, чтобы выслушать то, что я должен сказать.

Батшеба чуть-чуть было не спросила, почему это он так думает, но вовремя вспомнила, что она сама ввела его в заблуждение своей открыткой и что он говорит так не из самомнения, а оттого, что принял всерьез ее легкомысленную шутку.

– Если бы я умел выражаться учтиво и любезно, - несколько более спокойно продолжал фермер, - я бы постарался облечь мои бурные чувства в изящную форму, но у меня нет ни возможности, ни терпения научиться этому. Я так жажду, чтобы вы стали моей, что ни о чем другом и думать не могу; но я не посмел бы высказать вам всего этого, если бы вы не позволили мне надеяться.

"Опять эта шутка Валентинова дня! Ах, эта дурацкая открытка!" - каялась про себя Батшеба, не отвечая ни слова Болдвуду.

– Если вы способны полюбить меня, скажите "да", мисс Эвердин, если нет - не отнимайте у меня надежды.

– Мистер Болдвуд, мне очень больно, но я вынуждена сказать вам, что я ошеломлена, и я просто не знаю, как мне ответить вам, не уронив себя в ваших глазах. Я глубоко уважаю вас, но я могу только высказать то, что я чувствую, или, вернее, то, что я сознаю: боюсь, что, при всем моем уважении к вам, я не могу стать вашей женой. Вы такой высокодостойный джентльмен, я не подхожу вам, сэр.

– Но, мисс Эвердин...

– Я, я не думала... я знаю, что я не должна была посылать вам эту открытку, простите меня, сэр, это была глупая выходка, которую ни одна уважающая себя женщина не могла бы себе позволить. Если вы только простите мне мое легкомыслие, обещаю вам, что я никогда...

– Нет, нет! Не говорите, что это легкомыслие! Позвольте мне считать это чем-то более серьезным, своего рода предвидением... предчувствием того, что вы могли бы полюбить меня. Это такая пытка, когда вы говорите, что сделали это по легкомыслию, - мне даже

в голову не приходило предположить что-нибудь подобное, нет, я не в состоянии этого перенести. Ах, если бы я только знал, как завоевать вас! Но я не способен на это, я только могу просить вас согласиться быть моей. Если нет, если это неверно, что вы пришли ко мне сами, не зная почему, так же как я к вам, - мне нечего сказать.

– Я не влюблялась в вас, мистер Болдвуд, это я могу сказать наверняка.
– И тут впервые за все время разговора легкая тень улыбки появилась на ее серьезном лице и сверкнувший на миг белый ряд зубов и дрогнувшие уголки тонко очерченных губ придали ей что-то жестокое, что никак не вязалось с ее мягким взглядом.

– Нет, но вы еще подумайте, со всей вашей добротой и снисходительностью подумайте, может быть, вы еще согласитесь выйти за меня. Боюсь, я для вас слишком стар, но поверьте мне, я буду заботиться о вас больше, чем кто-либо другой, больше, чем любой мужчина вашего возраста. Я буду беречь и холить вас, как только могу, поверьте мне! У вас не будет никаких забот - никакие домашние дела не будут касаться вас, вы будете жить в полном довольстве, не зная никаких хлопот. Для молочной фермы наймем человека, который будет наблюдать за всем, - я могу себе это позволить, - вам даже не нужно будет ходить на пастбище, ни думать о сенокосе, ни беспокоиться о погоде во время уборки хлеба. Я привык к своей коляске, в ней ездили и мой отец и мать, но если она вам не нравится, я продам ее, и у вас будет собственный кабриолет и пара лошадок. У меня нет слов сказать вам, как вы мне дороги, дороже всего на свете, нет, этого даже никто и представить себе не может, один бог знает, - вы для меня все.

Сердце Батшебы было юно и отзывчиво, оно прониклось глубоким сочувствием к этому замкнутому человеку, который сейчас говорил так бесхитростно.

– Не надо! Не говорите так! Это выше моих сил сознавать, что у вас ко мне такое чувство, а я ничем не могу вам ответить. И я боюсь, что нас с вами увидят, мистер Болдвуд. Давайте оставим это. Я сейчас не в состоянии думать. Я никак не ожидала такого разговора. Ах, какая я гадкая, что заставила вас так страдать.
– Она была потрясена и испугана его горячностью.

– Тогда скажите, что вы не отказываете мне. Не отказываете окончательно.

– Я ничего не могу с собой сделать. Ничего не могу вам ответить.

– Вы позволите мне возобновить этот разговор?

– Да.

– Позволите мне думать о вас?

– Разумеется, вы можете думать обо мне.

– И надеяться получить вашу руку,

– Да нет - не надейтесь! Идемте.

– Я приду спросить вас завтра.

– Нет, прошу вас. Подождите. Дайте мне время.

– Хорошо, я буду ждать, сколько хотите, - сказал он горячо и прочувственно.
– У меня уже стало отраднее на душе.

– Нет, умоляю вас, не радуйтесь, если эта радость зависит от моего согласия. И не принимайте ничего близко к сердцу, мистер Болдвуд! Я должна подумать,

– Я буду ждать, - сказал он.

Она повернулась и ушла. Болдвуд как стоял, опустив глаза в землю, так и остался стоять не двигаясь, как человек, который вдруг потерял представление о том, где он и что с ним. Потом сознание действительности внезапно вернулось к нему с полной силой, как острая боль в ране, которую чувствуешь не сразу, не в тот момент, когда нанесен удар, и он быстро зашагал прочь.