Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства
Шрифт:
Письма бабе Софии отправляли в посылках или отдельно в конвертах. Большинство писем писал брат. У Алеши был очень правильный, легко читаемый почерк. Писал он старательно, очень чисто, сопровождая писание, несмотря на постоянные мамины замечания, какими-то хаотичными движениями языка за плотно сжатыми губами.
Закончив писать, он клал мою руку на письмо и, растопырив мои пальцы, щекотно обводил кисть цветным карандашом. Чаще всего это был красный. Потом письмо отдавали, разносившему газеты, почтарю.
Посылок
– Все то же.
А баба София, вернувшись из ссылки, рассказывала о своих мытарствах, на мой взгляд, скупо и неинтересно. Воспроизвести полностью ее рассказы шестидесятилетней давности об этапировании до Ишима проблематично, но многое помню.
Отец привез стариков на станцию, помог сойти матери и снял с повозки безрукого Юська. Взяв узлы, направился к центральному входу в вокзал. Стоявший в дверях с винтовкой охранник, резко выставил оружие поперек двери, запрещая вход в служебное помещение. Отец протянул бумагу с печатью, выданную перед отъездом секретарем сельского совета.
Охранник долго читал несколько строчек, написанных от руки. Затем костяшками пальцев отбарабанил по стеклу высокого станционного окна какую-то условную дробь. На перрон вышел необычайно худой невысокий капитан в стиранной-перестиранной гимнастерке. Внимательно прочитав сопроводительное письмо, он спросил:
– Где доставленные?
Отец, стоя с узлами в руках, кивком головы указал на стариков. Глаза капитана расширились. Он еще раз прочитал бумагу, спрашивая у отца фамилии, имена и возраст. Пожав плечами, что-то крикнул в глубину здания. Вышли двое в черных шинелях, подпоясанных широким ремнем с застегнутой портупеей. Один взял узлы, другой указал старикам следовать за узлами. Сам пошел следом.
Рассказывала баба София:
– Попрощаться с Николой нам не дали. Повели в темную глубь вокзала. Открыв дверь, конвойный вбросил узлы внутрь длинной, забитой людьми, комнаты. Повернувшись к нам, сказал:
– Проходите быстрее.
Дверь за спиной захлопнулась. В комнате, стены которой, судя по запаху, недавно были окрашены серой краской, царил полумрак. Стекла единственного окна почти доверху были закрашены той же краской. Через окно были видны только верхушки древних привокзальных акаций. Длинные темнеющие стручки покачивались над самым окном.
Через пятнадцать лет, когда мы ждали поезда на Черновцы, отец показал мне комнату, куда заперли, не дав попрощаться, бабу Софию. В шестидесятых эта комната служила столовой при станционном буфете для питания начальства вокзала и районного руководства. Сегодня это называется комнатой для ВИП-персон..
Позже, возвращаясь из школы мимо вокзала мои глаза упирались в огромные кроны называемой нами дикой акации с невероятно длинными колючками. Г лаза искали окно, куда ветки дерева подступали ближе всего. Однако нависающие ветви упирались сразу в три окна.
Осенью мы собирали падающие длинные коричневые стручки. Мы с треском разрывали их и вытряхивали блестящие, похожие на мелкую фасоль, семена. А половинки стручков мы тщательно вылизывали изнутри, глотая сладкий, по запаху ни на что не похожий, "дикий мед". Потом эти деревья вырубили, а площадь покрыли мертвым асфальтом. Много позже я узнал, чт о такая акация называется гледиц ией.
Глаза стариков привыкали к полумраку медленно. С деревянного сундука в углу комнаты поднялся лысый небритый мужик. Переступая через узлы и чемоданы, он подошел к старикам. Сложив похожие друг на друга чужие узлы, на освободившееся место подвинул узлы вновь прибывших и усадил стариков, бережно поддерживая безрукого деда Юська. Поклонился бабе Софии:
– В тридцать втором, я был еще пацаном, мы с отцом приезжали за купленной у вас молоденькой кобылой. Ее звали Рыжей. Помните?
– Как же помним!
– закивали старики.
Они были рады, что в зловещей комнате есть хоть кто-то, кто их знал. Тем более, что в те времена, купившие или продавшие лошадь или корову, становились почти родственниками. При встречах спрашивали, ожеребилась ли, как тянет, покорная ли в работе. Такие связи, бывало, поддерживались поколениями. Случалось, продавшие кобылу или корову через несколько лет покупали у новых хозяев телят или жеребят от когда-то своих молодых маток.
– Добрая была кобыла!
– оживленно рассказывал мужик.
– Столько работы переделала. В войну прятали в глубоком бордее, сверху накрытым стогом соломы. Искали и немцы и русские. А зимой сорок седьмого, в самую голодовку, пришлось спасаться самим. Прирезали. Совсем старая стала, усыхать начала.
Мужик скороговоркой рассказывал о кобыле, как бы стараясь отвлечь себя и всех сидящих в станционной комнате от тревожных мыслей. Большинство людей не имели представления, за что их темной ночью вырвали из теплой постели, куда и зачем везут. Из всех сидящих в комнате только стариков Кордибановских привезли днем на телеге. Для всех остальных недолгий путь сюда начался с ночного стука прикладов в дверь и крытого "Студобеккера".
Прошли несколько часов, казавшихся вечностью. Начавшее садиться солнце позолотило верхушки высоких лип, растущих через дорогу от станции. Щелкнул замок, дверь широко открылась.
– С вещами посемейно всем выйти на перрон!
– раздался хрипловатый голос капитана, тут же прерванный затяжным натужным кашлем. Все направились к выходу на перрон. Баба София пыталась тащить оба узла сразу, но застряла в дверях. Она почувствовала, как чужие руки подхватили узел, и пошла к выходу. Дед Юсько, сразу сгорбившись, тронулся за ней.
На перроне построили, приказали выставить вещи для осмотра перед собой. Капитан делал перекличку, а два солдата-узбека проворно развязывали узлы. Как будто только этим занимались всю свою жизнь, ловко запускали руки в содержимое узлов, сундуков и ящиков. Проверяли, нет ли запрещенных вещей.