Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства
Шрифт:
В те дни на переменах, а то и тайком на уроках из тетрадных листов мы готовили бумажные кораблики, которые аккуратно укладывали в портфель. Как только начинал звучать звонок с последнего урока, мы, толкая друг друга, устремлялись на улицу, протискиваясь через калитку между высокими пирамидальными тополями.
На ходу распределялись по командам. Из портфелей вытаскивали по одному заготовленные кораблики. Растягивали их по ширине, делая их устойчивыми на воде. Звучала команда:
– На старт! Внимание! Марш!
Кораблики спускали на воду в бушующую канаву. Вода
Громкоголосая стая устремлялась за кораблями, причем каждый старался бежать рядом со своим, чтобы в случае необходимости вовремя провести спасательную операцию. Поднимался невообразимый галдеж, никто никого не слушал. Если кораблик вырывался вперед, то и владелец его старался бежать быстрее. Бежали, не обращая внимания на соседа, если было необходимо, отталкивали. Кирзовые сапоги рассеивали впереди себя веер грязных брызг, смачно чвакали по грязи.
Некоторые на ходу теряли сапог в липкой черной грязи и, пробежав два-три шага, на одной ноге скакали к своему сапогу, спешно засовывая грязную портянку в карман пальто. Торопливо засунув ногу в носке в утерянный сапог, широкую штанину, как правило, в голенище не заправляли. Некогда. Штанина часто опускалась поверх голенища до уровня щиколоток, а то и ниже.
Некоторые кораблики прибивало к противоположному берегу канавы. Схватив попавший под руку прутик и, стараясь вернуть севшее на мель судно в фарватер, капитаны часто теряли равновесие и одной, а то и двумя ногами оступались в бурлящий поток. Сапоги мгновенно наполнялись ледяной водой. Во время бега грязная вода с громким чавканьем порциями выплескивалась через голенища. Холода никто не чувствовал. Выливать воду было некогда. Надо было успевать за своим кораблем.
По обе стороны улицы вдоль села стояли многочисленные зрители и болельщики. Они подбадривали ребятню давали советы, порой довольно каверзные. Комментировали и давали советы в основном парни, молодые мужчины и отцы девочек. Последние в гонках не принимали участия, как говорится, по определению. Периодически слышались окрики родителей:
– Ну, погоди! Вернешься ты !
– С мокрыми ногами домой не являйся, прибью!
– Немедленно домой!
Окрики были громкие, но незлобивые. На них не обращали внимания. Они просто не доходили до разума ополоумевшей от возбуждения ватаги.
На пути кораблей почти у каждых ворот стояли, вернее лежали мостики. Часто их было два. Один, короткий, напротив калитки, другой, подлиннее, напротив ворот. Кораблики с разгона ныряли под мост. Все гурьбой устремлялись к месту выхода кораблей из туннеля.
Выскочившие и плывущие дальше суда встречались криками, которым позавидовали бы даже индейцы. Были и боевые потери. Некоторые кораблики выплывали из под мостиков перевернутыми, а то и в виде лохмотьев и обрывков бумаги. Их место в строю мгновенно занимали уже приготовленные к спуску новые, еще сухие корабли.
По мере стремительного продвижения эскадры по курсу, грязь на внутренней стороне голенищ наших сапог поднималась все выше и переходила на штанины брюк. Лично я приходил домой, но чаще сначала к бабе Явдохе, с грязью, втершейся в ткань штанин с внутренней стороны брюк почти до паха.
За большим и широким Марковым мостом и далее за мельницей под мостом у Ставничей ввиду более спокойного течения прохождение бумажных судов было благополучным. Более спокойное течение потока, когда гонка кораблей уже была неинтересна, провоцировало переход к военной части операции.
Начинался морской бой. Захватывая руками комки более густой грязи, мы сминали ее в круглые снаряды и старались потопить чужие корабли. В результате боевой операции все без исключения корабли шли на дно.
По мере продвижения команды вниз по селу, школьные портфели вешались за ручки на колья заборов, чаще не у себя дома. Оставшиеся кораблики рассовывались по карманам, либо за пазуху. Облегченные, мы сопровождали наши корабли резвее.
Пробежав, таким образом, последний мост у Довганей, за которым поток разливался по всей улице и переходил на правую половину улицы, мы переводили дыхание. Сопровождать поток по дворам просто не было возможности, так как из двора в двор канава пролегала под заборами.
Разгоряченные, все команды одной гурьбой брали обратный курс, по ходу обсуждая качество кораблей, уровень воды, силу и скорость водяного потока в этом году. Слышались упреки на недостаточно честное поведение противника, особенно во время боевых действий.
Как и зимой, я не осмеливался сразу идти домой и, как всегда, находил защиту у бабы Явдохи. Я являлся к ней мокрый, с грязью на брюках до паха. В отличие от зимы, сейчас приходилось снимать и брюки. Грязь на брюках и сапогах бабушка сначала соскабливала, как сбривала, тупым ножом. Брюки она расстилала на горячей лежанке, где они сохли довольно быстро. Затем, оттирала сухую грязь и выйдя во двор вытряхивала брюки с громким хлопаньем. Занеся брюки в хату, принималась за сапоги, приговаривая одно и то же:
– От гарештант. От гарештант...
Много позже я уяснил, что она имела ввиду "арестант". Но тогда в моем сознании слово "гарештант" преломлялось и ассоциировалось как неопрятный человек, пришедший в грязных или рваных штанах.
С этих эмоциональных событий у меня, как правило, начинался обратный отсчет дней, оставшихся до начала весенних каникул.
День становился длиннее. С каждым днем солнце пригревало все сильнее. Снег таял очень быстро. Лишь за стенами низких сараев, смотрящими на север, куда не достигали солнечные лучи, сохранялись длинные валики лежалого снега.
Снег желтоватого цвета был сплошь продырявлен в виде сот талой водой, падающей с соломенных стрех. Скаты соломенных крыш, обращенные к солнцу, после полудня уже курились легким парком, а воздух над ними начинал дрожать.
В такие дни мы с трудом высиживали уроки. Дома тоже не сиделось. Наскоро пообедав, я выбегал во двор. После зимней сплошной белизны двор, сараи, деревья и воздух казались другими, малознакомыми. В груди появлялось тревожно-радостное щемящее чувство ожидания чуда. Обойдя постройки, сад, копны прошлогодней соломы и подсолнечниковых палок, обследовал сараи, залезал на чердаки, перебирая там старую рухлядь. Покрытый пылью и старой паутиной спускался вниз. Мама ругалась: