Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства
Шрифт:
Припекало. Перевернувшись на спину и стряхнув с живота щекочущую пыль, я, отталкиваясь пятками, отползал слегка назад, задвигая голову в тень кустов. Открывал глаза. Воздух под кустами казался зеленоватым. Сквозь густоту веничины пробивались лишь редкие косые лучики солнца, обозна-ченные частицами поднятой мной летучей пыли. Наваливалась полудрема, переходящая в прерывистый поверхностный сон.
Между тем солнце поворачивалось и светило уже со стороны головы. Мое тело накрывала тень слегка наклонившихся кустов. Перегретая на солнце кожа охлаждалась, вызывая легкий, но неприятный озноб. Я растирал руки. Гусиная кожа медленно расправлялась, волоски на предплечьях ложились
Надо было вставать. Донесшийся со двора кроличий запах напомнил о моей вечной обязанности их постоянно кормить. Предстояло бежать с пустым мешком в лесополосу. На узкой полоске между лесополосой и кукурузным полем я быстро набивал мешок сладким пыреем и куриным просом. Траву набивал туго, утрамбовывая ногой в мешке, придерживая двумя руками. Верхнюю треть мешка набивал щиром, который надо выложить в первую очередь, расстелить и провялить на ульях до завтра.
Кормушки набивал доверху, затем наливал полные жестяные консервные банки водой, чтобы сами кролики, не доевшие траву и не допившие воду, стали свидетелями моей заботливости перед пришедшими с поля родителями. Поднявших отчаянный писк, цыплят успокаивал очередной порцией мешанки. На сухое место в загородке спешно кидал поросятам охапку щира, благо их ужин входил в обязанности пришедшей с работы мамы.
С ведрами выбегал на улицу, вдоль которой возле колодцев уже мельтешили фигурки моих сверстников, так же готовящихся к встрече родителей. Мы брали воду из ныне засыпанной Франковой кирницы, располагавшейся в метрах пятидесяти от наших ворот.
В нашем дворе колодец был вырыт только в пятьдесят девятом. Носил воду я всегда двумя ведрами, для равновесия. Если в первом классе я носил по полведра воды в каждом, то, постепенно увеличивая нагрузку, перейдя в четвертый класс, я нес уже два полных ведра. Родители такие нагрузки категорически не одобряли.
До прихода родителей я должен был наполнить трехведерную выварку водой для возвращающейся с пастбища коровы. Еще два ведра с водой нужны были для кухни. Вода для мытья после поля была налита отцом еще ранним утром в круглую жестяную ванну и к вечеру уже была нагрета под солнцем.
На колышке забора с утра висела веревка, которой следовало привязать корову, если она приходила домой раньше, чем возвращались родители.
Еще издалека поскрипывали телеги с возвращающимися с поля колхозниками. Возле каждого двора одна из повозок останавливалась и с нее сначала спрыгивали мужчины, которые снимали мешки с собранной в поле травой. Затем снимали сапы или лопаты, в зависимости от выполняемой работы. Женщины сходили с телег медленнее, осторожно нащупывая ногой ступицу колеса, придерживаясь руками за облучок.
Лица возвратившихся родителей были потемневшими от усталости и пыли. Наскоро умывшись, мама разжигала дворовую плиту и ставила варить ужин. На ужин, в селе готовили, в основном, супы. Они готовились, как правило быстро, и, главное, были, пожалуй, оптимальной пищей для восстановления жидкости потерянной организмом за день нелегкого труда.
В зависимости от предпочтений, это мог быть суп картофельный с луком, либо суп с домашней, ранее приготовленной, крупно резанной лапшой. Была еще так называемая щипанка. В закипевшую воду с картошкой и луком ложкой опускали кусочки полужидкого теста, приготовленного из муки с яйцами. Все разновидности супов заправлялись луком, поджаренным на подсолнечном масле. Летним предвечерьем воздух в селе был насыщен запахом жаренного лука.
Оставив меня поддерживать огонь, мама доила корову. Процедив молоко, зажаривала лук и заправляла суп. Ужинали на свежем воздухе, за низеньким широким столом. В селе были семьи, где ели ложками из одной общей миски. В нашей семье эту традицию отец упразднил, по словам мамы, сразу после войны, вернувшись из Германии.
За ужином отец отец уточнял, что мной было сделано, что нет; давал, как говорили в колхозе, наряд на следующий день. После ужина сразу хотелось спать, глаза слипались, руки и ноги становились ватными, лишенными силы. Я пытался проскользнуть в комнату и юркнуть в постель, но отец никогда не забывал отправить меня мыть ноги.
Во второй половине лета, начиная с жнивья, жара становилась невыносимой, особенно днем. В такие дни я любил улечься отдыхать в прохладном хлеву. Я растягивался в яслях на сухом сене, подкладывая под голову старую отцовскую фуфайку. Я любил лежать на боку, глядя, как на фоне ярко голубого неба фонтанчиком плясало поднимающееся и опуска- ющееся в дверях облачко мелкой мошкары.
Вспугнутые мной ласточки, сидевшие на яйцах уже по второму кругу, тревожно крича, покидали гнездо и носились в воздухе перед дверью сарая. Постепенно круги полета сокращались и, наконец, одна из ласточек влетала в сарай и тут же покидала его. Я старался лежать неподвижно. Пролетев несколько раз все ближе и ближе к гнезду, ласточка, наконец, цеплялась черными коготками за край гнезда и осторожно усаживалась на яйца. Сидя, она настороженно следила за мной, готовая в любую секунду покинуть гнездо. Перестрелки взглядами первым не выдерживал я и засыпал. Проснувшись, я покидал ясли осторожно, стараясь не потревожить ласточку, что удавалось редко.
Забегая вперед, скажу, что осенью любимым моим местом пребывания наедине с собой был шалаш, устраиваемый мной из снопов срезанной сухой кукурузы за стогом соломы. Дно шалаша я выстилал толстым слоем соломы и, одев отцовский тулуп, ложился, плотно запахнув обе полы. Я мог подолгу лежать, слушая осенний ветер и , глядя, как на фоне хрустальной синевы неба шевелятся желто-серые кукурузные листья. В такие дни в шалаше мною очень часто овладевала какая-то непонятная, пожалуй, даже светлая грусть, из которой не хотелось выходить.
После второго класса к моим обязанностям по домашнему хозяйству прибавилась необходимость выпасать корову отдельно от стада. Отел, как правило, происходил весной, но последние годы телята у нашей Флорики почему-то рождались летом.
Пускать стельную на последних месяцах корову на пастбище было небезопасно, так как любые конфликты в стаде между животными могли привести к преждевременному отелу. Корову выпасали на веревке вдоль лесополос, на меже и по узким проселочным дорогам.
Выпасать корову выводили поздно, после девяти часов утра, когда уже высыхала роса. Из года в год у меня были свои излюбленные места. Но мерой предпочтительности было наличие кукурузного или подсолнечникового колхозного массива в соседстве с густой лесополосой.
Держа за веревку, я пас корову вдоль полосы. Зайдя на расстояние более ста метров от начала, я привязывал Флорику в центре лесополосы так, чтобы ей было просторно и не запуталась веревкой за соседние деревья. Зайдя в колхозное поле, я обрывал нижние четыре - пять сочных подсолнечниковых листьев с каждого растения, что не считалось преступным. Охапками я относил листья и укладывал так, чтобы корова не могла их затоптать.