Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти
Шрифт:
Мне сразу вспомнились рассказы отца о том, как весной крига (ледоход), натыкается на мост. Отец говорил, что рядом с мостом накапливается высокий вал льда через весь Днестр и тогда вода заливает всю нижнюю часть Могилева. Бывало, что лед ломал толстые бревна моста и уносил их. После такой весны мост закрывали на ремонт и пускали паром.
– А вдруг какое-то бревно недоглядели и оно сломается сейчас прямо под нашей машиной.
– со страхом подумал я.
Вспомнились рассказы взрослых, что сразу за мостом вода сильно крутит и уносит попавших в водоворот людей в глубокие ямы на самом дне. Выбрасывает уже задохнувшихся далеко от Могилева. А если не находят,
Я снова посмотрел вниз. Действительно, ниже моста вода сильно крутила, а местами казалось, что она течет в обратном направлении. Стало жутко. Я украдкой посмотрел на отца. Он сидел совершенно спокойно, глядя на постепенно удаляющиеся назад Атаки. На всякий случай я прижался к нему, чтобы в случае чего схватиться за его одежду.
Наконец, еще раз подпрыгнув, полуторка съехала с моста. Я перевел дыхание. О том, что к вечеру надо будет ехать обратно, не хотелось думать. Базар, как оказалось, находился совсем близко от моста. Но Алеша по просьбе отца въехал на базар совсем с другой стороны. Оказывается, он тут знал все дороги. Колхозный ларек находился совсем близко от задних ворот.
На передней высокой стенке ларька были нарисованы фрукты и овощи. Но арбузы на стене были самыми красивыми, точь в точь, как те, которые мы везли. По краям картины с одной стороны была нарисована шмаленая свиная голова, а с другой рыба. А чуть ниже очень красивыми буквами было написано: Колхоз Большевик. Я уже читал и любил читать все вывески, какие только попадались на глаза.
Я знал, что все это рисовал Вадя, знаменитый сельский художник. Когда колхозные плотники построили ларек, рассказывал отец, Вадя целых три недели разрисовывал ларек. Спал он тоже в ларьке, потому, что было жаркое лето. Когда он закончил рисовать, проверять его работу приезжал в Могилев сам Назар Жилюк, председатель колхоза. А на октябрьские, когда было собрание в клубе, Жилюк подарил Ваде часы "Победа" и совершенно новую ватную фуфайку.
Вадя еще не был в армии. Но он успел разрисовать сцену в клубе и надписи перед сценой. Перед праздниками он писал белыми буквами на красном материале. А на заборах Суфрая и Климовых Вадя огромными буквами и настоящей красной краской написал "Да здравствует Сталинская конституция, самая демократическая конституция в мире!"
Когда Вадя заканчивал писать, мимо проходила старая Домка, которая возила из Бельц и продавала в селе уже порезанные дома дрожжи. Домка пересчитала пустые банки из-под краски, перевела взгляд на забор, на котором красовались огромные толстые буквы, затем сказала:
– Это же сколько полов и дверей можно покрасить!
Потом снова посмотрела на банки и пошла дальше, зачем-то очень громко сплюнув в придорожную канаву.
Однажды Вадя с хлопцами решили подшутить над дядей Васильком Гориным, нашим соседом, дедом Серёжи Тхорика, моего приятеля по детским играм. Дядя Василько работал продавцом в магазине, который в селе называли коперативом. Магазин находился в полутемной комнате Суфраева дома. Мы страшно завидовали Сереже, который, вваливаясь вместе с нами в магазин, мог свободно пройти к деду за прилавок.
Сережа с родителями жил с дедом в одном доме, который располагался чуть наискось, напротив нашего подворья. Потом Сережа с родителями перешел жить во вновь построенный дом на широком подворье другого своего деда Матия (Матвея). Но играть продолжал прибегать к нам на "середину".
На тетрадном листке цветными карандашами Вадя нарисовал десять рублей с самым настоящим Лениным. Когда толпа хлопцев вошла в магазин, Боря Брузницкий, которого все от мала до велика называли Зайчиком, протянул дяде Васильку нарисованные деньги и попросил четыре пачки "Беломора", а на остальное спички. Продавец бросил бумажку в картонную коробку из-под обуви, куда складывал выручку и выдал Боре все, что тот попросил.
Тогда все рассмеялись и попросили проверить деньги. Дядя Василько смотрел на деньги, ничего не понимая. Тогда хлопцы показали ему тетрадные клеточки. Дядя Василько посмеялся вместе со всеми, а потом сказал, чтобы Вадя больше не рисовал. За подделку денег, сказал Василько, сажают сразу на двадцать пять лет. Вадины десять рублей он тут же сжег прямо в магазине.
Об этой истории каким-то образом узнал участковый Ткач. На мотоцикле "Харлей" он приехал в правление. Там Вадя как раз рисовал Ленина и Сталина на колхозной доске почёта. Рассказывали, что Ткач спросил Вадю, есть ли него разрешение рисовать вождей? Вадя не успел ответить. В коридор из кабинета вышел Назар, председатель. Он увел Ткача к себе в кабинет.
В следующий приезд Ткач привез маленькую серую фронтовую фотографию. Дав ее Ваде, Ткач спросил, может ли тот нарисовать портрет с этой фотографии. Вадя долго рассматривал фотографию, а затем вернул ее Ткачу. Усадив Ткача на стул, Вадя сделал несколько портретов карандашом и попросил заехать через неделю.
Когда Ткач приехал, Вадя вручил ему цветной портрет на большом куске новой фанеры. Ткач был нарисован точно так же, как на фотографии. Мундир у него был очень красивый, говорят, как у генерала. Только вместо двух маленьких звездочек, которые были на фронтовой фотографии, Вадя нарисовал четыре. Столько звездочек было у Ткача милиционера. Ткач остался очень доволен. Обернув портрет газетой и привязав его к широкому багажнику, Ткач уехал.
Пока я рассматривал разрисованный ларек и вспоминал Вадю, отец, Алеша и еще два человека в сильно порванной и латаной одежде уже заканчивали разгружать полуторку. Бригадирша куда-то ушла. По окончании разгрузки отец дал каждому из помогавших по два больших арбуза, на которых были трещины. Алеша, дав задний ход, поставил машину так, что кабина оказалась в тени дерева. Сам лег отдохнуть.
Мы с отцом остались в ларьке вдвоем. Закрыв дверь, отец открыл ставни прилавка. По ту сторону прилавка уже собралась очередь. На починок очередь вытолкнула вперед пожилого толстого мужчину в гимнастерке. Он показал на выбранный арбуз. Я не успел сделать шаг, как отец уже достал требуемый арбуз, взвесил его и, взяв деньги, отдал человеку в гимнастерке. Бумажные деньги отец бросил в кирзовую сумку с молнией, которую в селе называли жантой. Копейки со звоном полетели в небольшую фанерную коробочку.
Отец быстро выбирал арбузы, взвешивал их и отдавал, бросая деньги в жанту и коробочку, находившиеся на полочке под прилавком. Я не успевал ему помогать. Он все делал сам. Очередь быстро продвигалась.
– Зачем он сказал, что я буду подавать арбузы, если он сам делает это быстрее? - подумал я, но спросить не успел.
Через щель между полом и стенкой ларька просунулась грязная рука, немногим больше моей. Рука пыталась подкатить небольшой арбуз к щели. Но сразу было видно, что арбуз в щель не пролезет. Я тронул отца за рукав и указал на руку.