Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти
Шрифт:
Когда начались очередные летние каникулы, отец, купив билет и забросив тяжелый чемодан в тамбур общего вагона, отправил меня в поощрительную поездку к брату, в Черновцы. Алеша прошлой зимой женился и вместе с Жанной они жили у её родителей на четвертом этаже пятиэтажного дома. Старинный дом находился на улице Котляревского, которая брала начало от угла Советской площади. Однако взрослые чаще называли её Соборной.
Квартиры были большими, четырехметровые потолки, скрипучий паркет и обширная кухня. Широкие мраморные лестничные пролеты. На первом этаже перед лестницей была, покрытая мрамором,
После одноэтажной Елизаветовки я мог часами стоять у открытого окна. С высоты четвертого этажа я осваивал географию видимой части города. Если смотреть вдоль стены влево, в тридцати-сорока метрах угол Соборной площади. Вправо длинная улица заканчивалась куполом городского театра.
Напротив дома улица разделялась. Влево и вниз убегала тенистая улица Леси Украинки, в конце которой были видны множественные, красного кирпича, крытые разноцветной черепицей, здания университета. Направо от университета густо зеленел парк Шиллера. Туда на болотистый берег Клокучки прошлым летом я ходил с ребятами копать червей. С удочками и банкой червей на трамвае ехали до круга "Прут". С крутого берега мы забрасывали удочки в стремительный поток и удили пескарей и голавлей.
Напротив дома, по ту сторону улицы, была тюрьма. Высокие, опутанные вдоль колючей проволокой, глухие стены, свисающие во двор черные гусаки фонарей. В каждом углу забора высились фонарики круглых башенок. В застекленный фонариках башенок день и ночь стояли вооруженные солдаты. За стенами несколько разделенных двориков, в которых люди в темно-серой одежде сбивали ящики, носили какие-то мешки, кололи дрова. Один небольшой дворик сверху был покрыт целой сетью переплетенной колючей проволоки. Я не любил смотреть во двор тюрьмы. Очень скоро мною овладевала жуть и я переводил взгляд на зелень газонов и тротуары.
Мне нравилось наблюдать, как по тротуарам шагают прохожие. Издали они были почти одного со мной роста. По мере приближения их тела укорачивались, казалось, становились толще. Когда они находились прямо подо мной, я видел выступающие и тут прячущиеся в животах носки обуви, плечи и круглые шляпы. В те годы все мужчины и женщины носили шляпы.
Когда прохожие находились прямо подо мной, я выпускал из пальцев черешневую косточку и следил за её полетом. Косточка падала на асфальт в трех-четырех шагах за прохожими. Тогда я стал отпускать косточки за три-четыре шага раньше. Я отчетливо видел, как мои косточки летели прямо в шляпы прохожих. Я видел только удар косточки об головной убор и быстро убирал голову, чтобы пострадавшие не могли определить окна, из которого выпущен снаряд.
За этим занятием меня застал Иван Ефимович, отец Жанны:
– Что ты делаешь, Женя?
– Решаю задачу по физике.
– был мой немедленный ответ.
– Расскажи, может вместе решим?
– Решаем по формуле прямолинейного равноускоренного движения. Зная время равноускоренного полета тела в свободном падении до удара об асфальт, вычисляем скорость тела и расстояние от окна до асфальта.
– И какое же расстояние от окна до асфальта?
– Около пятнадцати метров, - не моргнув, сказал я.
Расстояние от тротуара до окна я прикинул несколькими днями раньше, гуляя вдоль улицы.
О моих "достижениях" в физике Иван Ефимович видимо рассказал Алеше. К концу ужина брат неожиданно сказал:
– Ты только не пробуй определять скорость слюны. Может быть скандал. Как быстро бы ты не прятался, караульный в башенке напротив все равно увидит. Ему-то делать больше нечего.
О караульном я как-то не подумал вообще...
Чтобы занять меня, на следующий день Иван Ефимович подключил к радиоприемнику "Урал" проигрыватель и достал высокую стопку пластинок:
– Умеешь крутить пластинки?
– Конечно!
– Ну вот, на время каникул отвлекись от физики. Послушай, тут много хороших песен.
Вместе с Ларисой, младшей сестрой Жанны, мы слушали пластинки. Многие мне были знакомы. Большую часть из них крутили на террасе нашего сельского клуба перед киносеансом. Я взял в руки очередную пластинку с бледно-розовым кругом в центре. На кругу было написано: "Очi волошковi". Прочитав на обратной стороне пластинки, я напрягся: "Марiчка"!
Читаю дальше... Слова М. Ткач, музыка С. Сабадаш, поет Дмитрий Гнатюк. В тот день я слушал "Марiчку" великое множество раз. На следующий день Иван Ефимович, вернувшись из города вручил мне в огромном квадратном конверте подарок . Это была пластинка с "Марiчкой!
Вручая мне пластинку, Иван Ефимович сказал:
– Композитор Сабадаш наш сосед. Он живет на первом этаже в нашем подъезде. Если спускаться по лестнице, первая дверь справа. Точно, как в нашу квартиру.
Я был потрясен! Композитор моей любимой песни живет совсем рядом, а они до сих пор молчали! Живого композитора я вообще никакого не видел, тем более сочинившего "Марiчку" Сабадаша! Как они могли?!...
Сказав, что иду погулять на площадь, я спустился по широкой лестнице. На первом этаже у двери я задержался. Обычная дверь... Покрашена обычной краской. Никаких надписей, никаких блестящих табличек, какие я видел на входной двери зубника Бекермана.
Я спустился вниз и вышел на улицу. В тот день я долго гулял по аллеям площади-парка. Я забыл, что в ста метрах находится тир. Я думал только о том, что рядом живет знаменитый человек. Его имя напечатано на пластинках, а все так спокойно гуляют, сидят на скамейках, бегут с авоськами, куда-то едут в трамваях!
Однажды, когда я свесившись, смотрел на улицу, Лариса сказала:
– Из филармонии возвращается Сабадаш.
Я пристально всмотрелся. Ничего необычного... В руке черный портфель. Идет, как все люди, обычным шагом. О нет! Прическа у Сабадаша была как у Гоголя или Белинского. Это было видно издалека!
Последующие дни я проводил в основном на улице, но композитора не встретил ни разу. Однажды я вышел раньше, часов около девяти. Когда я спускался на первый этаж, сердце мое екнуло, потом забилось чаще. На лестничной площадке стоял Сабадаш и, не торопясь, закрывал замок входной двери своей квартиры.
Я замер на месте. Сабадаш закрыл двери, подергал ручку, и... по мраморным плитам зацокали его каблуки. Выйдя из подъезда, композитор повернул вправо, в сторону театра. В десяти-пятнадцати метрах я следовал за ним. Меня поразило то, что композитор был обыкновенным. В его сухощавой фигуре не было ничего необычного. Сабадаш слегка сутулился. Длинные прямые с проседью волосы закрывали уши, спускались почти до воротника его пиджака и слегка подворачивались внутрь.