Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти
Шрифт:
Послали за маслом. На балки рамы установили гладко срезанный толстый чурбан. Чтобы не придавило работающих. Николай Яковлевич уже залез под кузов, когда один из рабочих поставил второй, более короткий чурбан. На всякий случай. Николай Яковлевич с трудом сорвал туго затянутое резьбовое соединение шланга с цилиндром. Попросил помощников отойти.
Медленно, оборот за оборотом, откручивал накидную гайку. Показались первые капли масла. Постучал ключом по гайке и толсто-стенному бронированному шлангу. Скорость вытекания масла увеличилась ненамного. Так можно прождать до вечера. Еще раз провернул самую малость...
Шланг внезапно вырвало, горячее масло
Сориентировались быстро. Два домкрата, сменяя друг друга, пошагово двигались кзади, по сантиметрам поднимая тяжелый кузов. С другой стороны для страховки подвигали до упора чурбан. Дышать стало легче, но в глазах была сплошная темень. Кузов уже освободил грудь, а Николай Яковлевич, повиснув, лежал на раме. Оттащив в сторону, уложили наземь. Пролежал он недолго. Самостоятельно сел, долго растирал грудь.
Прибыла, вызванная по совхозной рации, девушка-фельдшер:
– Немедленно в район! Нужен срочно рентген!
Продолжая потирать грудь, Николай Яковлевич нашел в себе силы пошутить:
– С вами хоть на край света, но только не в больницу.
– Он еще и шутит! Издевается! Зачем меня вызывали?
До вечера лежал в вагончике. Утром, как всегда, встал, умылся, позавтракал и пошел на работу. Обошлось.
О происшедшем не рассказывал ни жене, ни сыновьям. Только через несколько лет в Окнице, когда в "Сельхозтехнике" сложилась похожая ситуация, призвал прекратить ремонт. По эскизу Николая Яковлевича отрезали требуемый по длине стальной вал. Приварили рога, которые вставили в отверстия на раме и кузове. Когда закончили работу, Николай Яковлевич сказал:
– Страховаться надо серьезно. На моих глазах один товарищ по недомыслию чуть богу душу не отдал. Могло расплющить...
А прошлой ночью ему приснился многотонный нагруженный прицеп, придавивший его грудь. Сильная боль за грудиной, потом явственно почувствовал, как боль пронзила, не выдержавшую страшной тяжести, лопатку. Почему-то оказалась болезненно придавленной к балке прицепа левая рука до самой кисти. Сон всплыл из задворок памяти тяжело, но до мельчайших деталей.
– Коля! Тебя что-нибудь болело ночью? Может приснилось что?
– Нет! Ничего не болит... Нормально.
С пустыми ведрами пошел к колодцу, расположенному за углом двора. Принёс воду, залил умывальник. Второе ведро занёс на кухню. Несмотря на то, что окна были настежь открыты с ночи, воздух в доме казался душным. Чувствовалась нехватка воздуха. С чего бы?...
Представил, какой свежий, пронзительно прохладный и тугой воздух сейчас в лесу. Да и грибы, после перепадавших в течение трех дней дождей, должны быть славными. Он представил себе, приготовленные его Любой, грибы в сметане. Николаю Яковлевичу показалось, что он ощутил земляной запах грибов, заправленных притомленным луком. Открыв дверь в чулан, взял эмалированное ведро и, плетеную из ивовой лозы, вместительную корзину:
– Люба! Схожу за грибами. Уже забыл их вкус. Да и воздухом лесным подышу... Вчера с Петей договорился.
Оделся, обулся и стал шнуровать ботинки. Завязывая шнурок на втором ботинке, не выпрямляясь, спокойным голосом промолвил:
– О-па! Люба, вот сейчас всё...
Бесшумно, бережно, словно укладываясь прилечь, опустил свое тело на пол. Когда Любовь Прокоповна подошла к нему, Николай Яковлевич уже отошел в мир иной. Верить не хотелось. Любовь Прокоповна позвонила племяннице Зое, жившей неподалеку. Тут же прибежал Петя Фрасинюк, муж Зои, с которым собирался по грибы Николай Яковлевич. Попытался сделать искусственное дыхание рот в рот. Вдувая воздух, почувствовал холодеющие губы. Петя отстранился. Избыточный воздух шумно, словно стоном, последним выдохом вырвался из мертвой груди. Всё...А было ему всего лишь сорок девять...
Таков он был, неоднозначный, не знавший и не желавший покоя, двоюродный брат и тёзка моего отца, ученик и зять знатного Коваля, доморощенный елизаветовский "Кулибин" Николай Яковлевич Единак.
Надо сильно чувствовать,
чтобы другие тоже почувствовали.
Николло Паганини
Маричка
В самом начале пятьдесят четвертого отец привез из Могилева и установил на полочке небольшой, в коричневом жестяном футляре радиоприемник АРЗ. Без преувеличения, в доме появился еще один член семьи. Слушать он не умел, зато все остальные, включая родственников и соседей, прилежно слушали его. Кто из домашних просыпался первым, тот и включал радио. Чаще всего это была мама.
Куранты, гимн Советского Союза, последние известия, утренняя зарядка, пионерская зорька. После школы диктовали газету. Вечером был театр у микрофона, песни по заявкам радиослушателей. По радио мы разучивали, сразу становившиеся популярными, песни. С первого раза я запомнил слова и пел вместе с артистами песню "Рябинушка".
Я был в третьем классе, когда из нашего АРЗ впервые полилась чарующая мелодия, а за ней и волнующие слова "Марички". Сейчас это называется "эффектом присутствия". А тогда, слушая незамысловатые строчки четверостишия,
В"ется, наче змiйка, неспокiйна рiчка,
Тулится близенько до пiднiжжя гiр,
А на тому боцi, там живе Марiчка,
В хатi, що сховалась, у зелений бiр...
я явственно видел перед собой, почему-то, лазурное небо, быструю извилистую, прижатую к подножью темно-синих гор, речку, её противоположный каменистый берег, за которым тянулась темно-зеленая, почти черная полоса густой сосновой рощи. За деревьями спряталась низенькая беленая хатка с черной соломенной крышей. Точь в точь, как у бабы Грецехи, чья хатка пряталась под высокими грушами и огромными раскидистыми ореховыми деревьями.
А дальше было настоящее волшебство. Начинался припев. Где-то вдалеке молодые парубки хором повторяли куплет, спетый артистом. А за синими горами девичьи голоса выводили непрерывное "А-а-а" в плавном волнообразном чарующем ритме. Я уже не видел ни речки, ни гор, ни хатки. Я даже не слышал, что мама уже дважды велела мне принести с улицы сухие переедки (стебли кукурузы) или подсолнечниковые головки для поддержания огня в ненасытной плите.
Песня "Маричка" целиком и надолго вошла в мою душу. Слова песни я выучил сразу. Несмотря на отсутствие музыкального слуха, неторопливая плавная мелодия запомнилась, и я пел "Маричку" в доме, во дворе, на огороде. Я пел песню даже во время уроков. Разумеется не на уроках пения. Я пел "Маричку", когда рисовал в альбоме, писал изложения, решал примеры. Пел я мою песню внемую, только про себя.