Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти
Шрифт:
– Ребята! Вы в своем уме? Чтобы самолет не вернулся с задания!? Это же трибунал! Самолет не боевой, рация не работает. Могут вылететь на поиски. Тут недалеко! По прямой до аэродрома всего двадцать километров! Как раз по линии маршрута!
Уговорили...
Под утро авиаторы проснулись в чужой хате на одной кровати. Пилот с трудом встал, тряхнул головой... Гудит, муторно... Умылся.
– Коля! Чтоб я с тобой ещё раз...
Сели завтракать. Алеша налил по неполной.
– Ребята! Мне еще самолет поднять и посадить! И вообще! Смотреть на неё не могу....
– Пятьдесят грамм! Всё
Наконец встали. Пилот повернулся к Алёше:
– Ребята! Оружие дайте!
– В самолете.
У развернутого в обратном направлении "кукурузника" уже собралась большая толпа провожающих. Человек тридцать, не меньше.
– Хлопцы на руках за хвост развернули. Большое дело! Вон их сколько!
– объяснил Алеша и, немного погодя, добавил.
– Всё в порядке. Ничего не повредили.
Пилот неуверенно подошел к самолету. Подергал дверь. Повернулся:
– Пистолет, хлопцы!
Алеша указал рукой в сторону кабины. Пилот недоуменно пожал плечами. Обойдя ещё раз машину, сунул ключ в замок. Повернул ручку... Прошел в кабину. Сунул руку под сиденье. Вытащил, завернутый в носовой платок, пистолет. Щелкнув, выскочил магазин. Сквозь фигурное окно тускло поблескивала латунь патронов. Пересчитал. Облегченно вздохнул...
Коля уселся сзади. Отодвинул стекло:
– От винта!
Высоким воем, набирая обороты, запел стартер. Медленно, словно нехотя, начал вращение пропеллер. Выхлоп... Ещё! Набирая обороты мотор зарокотал своим привычным ритмом. Толпа провожающих разом расширила круг. Пилот, прогревая, прибавил обороты. С голов, стоявших сзади, слетели и ударились в плетень фуражки и платки. Коля осмотрелся. На меже с Довганями стояла Люба. Рядом были сестры. Миша стоял поодаль. Все провожающие энергично махали руками.
Взревел мотор, подняв за самолетом вихрь густой пыли вперемежку с беспорядочно крутящимися в воздухе стеблями кукурузы и травой. Пилот увеличил обороты. Самолет присел, как перед прыжком и, набирая скорость, покатился по огороду. За широким шлейфом пыли никто из провожающих не мог определить момента отрыва "кукурузника" от земли. Набирая высоту и уменьшаясь в размерах, самолет скрылся в осеннем небе за Боросянами. Над огородом бабы Явдохи долго висело, медленно смещаясь на долину, длинное облако оседающей пыли.
За Днестром сели благополучно. Комэск, заметив приземлившийся, целые сутки отсутствовавший самолет, поспешил на взлетное поле. Выйдя из самолета, разведчики, не сговариваясь, первым делом взглянули на аэродромный флюгер и, чеканя шаг, предусмотрительно подошли для доклада с подветренной стороны. Из штабной землянки выскочил радист:
– Товарищ капитан! Из штаба дивизии на связи! Срочно!
Комэск чертыхнулся и, повернувшись, махнул рукой:
– Потом!..
Ближе к вечеру пилот тщательно обследовал самолет, По лесенке залез и попытался сдвинуть створки, закрытой изнутри, боковой части фонаря. Проверил, заклеенный заводской краской и ни разу не открытый, аварийный люк. Ещё раз проверил замок. В конце пожал плечами:
– Коля, в вашем селе хлопцы ещё те лётчики! Теперь понятно, откуда ты такой!
Подробности имевшего место происшествия с загадочным хищением пистолета из-под сиденья пилота и не менее таинственным его возвратом на место в закрытом на ключ самолете, пересказывались в селе несколько десятилетий подряд после войны. О том, как был вскрыт самолет, кто были авторы и исполнители этой дерзкой, подлежащей уголовному преследованию, "шутки", история скромно молчит до сих пор.
Отгремели последние залпы самой страшной войны. Двадцатилетний гвардии рядовой Единак Николай Яковлевич в соответствии с Законом продолжал срочную службу в рядах Вооруженных сил СССР.
Прошла почти четверть века. Десятиклассник Толя с Николаем Яковлевичем приехали погостить к деду Прокопу. После обеда вышли во двор. На месте бордея, где была кузница, в начале шестидесятых, углубив, построили обширный подвал.
– Папа! Мама говорила, что ты прилетал к ней на самолете. Всё правда? Где же вы садились?
– Пошли!
На огород бабы Явдохи пришли со стороны колхозного поля. Шагая по меже, Николай Яковлевич двумя руками показывал, как заходил на посадку самолет. Подошли к, окружающему виноградник, повалившемуся, давно не знающему мужских рук, плетню.
– Вот тут мы стояли. А утром провожающие на руках за хвост развернули самолет. Человек сорок, наверное, было, не меньше...
Из-за кустов винограда показался белый платок на голове бабы Явдохи, подвязывающей отросшие лозы.
– То це ти знову, Коля! Дэ ж твоя обицяна кукуруза?
Николай Яковлевич, перешагнув плетень, обнял и расцеловал, как тогда, в сорок четвертом, бабу Явдоху:
– Здрасти! Вуйно! Вот сыну показываю, где в войну садились.
– Скилько рокив пройшло, Коля! Ты вжэ сивий зробився... А який був!..
Однажды, придя от дочерей, баба Явдоха обнаружила у стены стодолы, аккуратно сложенные, пять мешков. Подошла, пощупала:
– Дивись! Кукуруза! От вобеванець! От гарештант!
Летом сорок шестого в селе свирепствовал сыпняк. В семье Коваля первой заболела Кася. Коваль, вспомнив рассказы из детства, вычесал, появившиеся и у него вши, высыпал в стопку. Долив доверху самогоном, выпил. Люба и Франя от такого "лечения" отказались наотрез. За печкой в узкой кровати за высокой перегородкой хныкала самая младшая - трехлетняя Стаська, появившаяся на свет в конце марта сорок третьего. Через неделю тиф свалил с ног Любу. Здоровая Франя ухаживала за больными и трехлетней Стаськой. Неясно, помог ли Ковалю самогон со вшами или нет, но тифом он не заболел.
Люба, остриженная наголо, металась в жару, бредила, когда широко распахнулась дверь. В комнату с чемоданом в руке и вещмешком за спиной вошел демобилизованный солдат Коля Единак. На груди его сверкали орден Красной Звезды, медаль "За отвагу"и "За победу над Германией". Чуть поодаль к гимнастерке был привинчен значок "Гвардия".
По рассказам, Люба не осознавала его возвращение. Открыв чемодан, Коля развернул большой плоский пакет. В пакете была ослепительно белая, сверкающая высокой диадемой, длинная фата. Уложив за изголовьем саму фату, Коля бережно возложил на, остриженную под ноль, голову лежавшей Любы свадебную диадему. Двадцать лет Любе исполнилось девятого мая, ровно два месяца назад...