Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства
Шрифт:
Баба Волиянка отреагировала на случившееся по-своему и предельно кратко:
– Кто-то зарабатывал и прятал, а кто-то подсматривал.
Но жизнь брала свое. Добродушный, беззлобный, со своеобразным чувством юмора он был душой компаний, собирающихся на свадьбах, крестинах, провожаниях в армию. Общение с множеством людей, казалось, сглаживало ухабы, по которым толкала его непростая жизнь.
На всех свадьбах, удовольствию сельчан, в понедельник вечером, когда начиналась складана (поправка), Дидэк приходил уже переодетым для театрализованных
– Стрею (дядя)! Чому же ви приходите на складану, як жебрак?
Следовал молниеносный ответ:
– А я одягаюся так, шоб писля складане, як впасти, шоб таки не дуже замастетеся! (А я одеваюсь так, чтобы если после поправки упасть, то чтобы не очень запачкаться).
Следовал взрыв смеха, больше напоминающий рыдания.
Подвыпив, он любил пританцовывать, отпускать беззлобные шутки, иногда и над самим собой. В селе стали притчей во языцех его слова, сказанные на одной из свадеб:
– Кажуть, що на весiллях дают хрустики. На скiлькох весiллях був, хрустикiв ще не бачив. Всi весiлля кiнчаються голубцями (Говорят, что на свадьбах дают пряники. На скольких свадьбах был, пряников еще не видел. Все свадьбы заканчиваются голубцами).
Это была его своеобразная самоирония. Между тем, на самом деле он все прекрасно видел. Видимо, таковой была его позиция в психологической самозащите от действительности, с которой он вынужден был считаться.
Однажды, примерно в десятилетнем возрасте, я нечаянно стал свидетелем беседы Дидэка, Пилипа и Андрея Навроцких, вместе искавших счастье в Канаде. Мы с Макаром, младшим внуком Пилипа, слушали разговор трех стариков на английском языке. Более получаса они не произнесли ни одного слова на родном языке.
– Квакали.
– Таким было наше краткое определение разговора и языка, на котором они говорили.
Все домашнее хозяйство тянула на себе жена Дидэка, бабунька Волиянка, как ласково ее называла Тая. Бывая у Штефана, я ни разу не видел ее просто сидящей хотя бы одну минуту. Сделав домашнюю работу на своей половине, помогала беременной Даше. А оставшуюся часть дня ее согбенная спина мелькала по всему огороду. В отличие от добродушного, любившего шутку Дидека Михаська, баба Волиянка слыла ворчливой.
Особая взаимная "симпатия" у нее сложилась с младшим зятем, Штефаном. Старший зять, Навроцкий Ананий, работавший на руководящих постах в колхозах других сел, навещал тещу редкими наездами и был дорогим гостем.
При виде же Штефана баба Волиянка почему-то мрачнела и начинала что-то ворчать себе под нос. Это было отчетливо видно даже мне, недавно пошедшему в первый класс.
Если баба Волиянка в своей неприязни была постоянно сосредоточенной и серьезной, то Штефана отношения с тещей только веселили. При этом он не упускал случая повеселиться еще больше. Бывало и за мой счет.
Однажды двадцатипятилетний Маэстро оторвался от шитья и обратился к Мирче:
– Слушай! Чуть не забыл. Ты не отнес сегодня яйца Волиянке?
– Не-ет...
– недоуменно протянул Мирча.
– Женик!
– это уже ко мне, - Бегом в сарай. Там в решете на соломе яйца. Собери в кепку, отнеси и отдай Волиянке. Она забыла собрать.
Я побежал в сарай, отодвинул в сторону, клюющую мои руки, наседку и в перевернутую кепку уложил яйца. Затем отнес и услужливо поставил кепку, наполненную насиженными яйцами на порог, перед чистящей картошку бабой Волиянкой:
– Вот, принес, чтоб квочка не засидела.
– А господь бе тебе... Який дидько тебэ послав? Йде соби до своеи хаты. О боже... Коле тому буде кинец!..
Я терпеливо ждал, когда баба Волиянка, взяв мою переполненную кепку, относила и осторожно покладывала яйца под ворчащую, как и ее хозяйка, наседку. А в это время в мастерской Маэстро, слушая через открытое окно монологи Волиянки, вся швейная братия дружно реготала (хохотала).
Через пару лет произошел случай, озадачивший всех, но виновного нельзя было ударить даже цветком. В широкой загородке из толстых досок содержались утята. Они все время подпрыгивали, безуспешно стремясь вырваться на волю.
Двухлетний Славик, родившийся через год после демобилизации Штефана, решил, видимо, помочь утятам обрести свободу. Как только он приподнял тяжелую доску, вся масса утят, вытянув шеи, бросилась на волю, Но перепрыгнуть даже через единственную доску они были не в силах. В это время увесистая доска выскользнула из слабых детских ручек. В результате баба Волиянка обнаружила головки бездыханных птенцов по одну сторону загородки, а тушки по другую.
Однажды, попав в большую полутемную комнату, за лавкой в самом углу я обнаружил большой, коричневой кожи, баул. Открыв его, я был поражен обилием свалившегося богатства. Там были небольшие листки бумаги с красочными картинками и надписями не по-русски.
В сложенном, как в папке, куске картона лежали несколько листов гербовой бумаги с надписями, вероятно, на румынском языке. На самом дне я нашел длинные и короткие не русские деньги и несколько крупных белых монет с изображением головы. Вероятно, это была голова короля Михая.
Я вынес баул в швейную. Все, включая Штефана, с интересом стали рассматривать содержимое. Я был несказанно удивлен, что Штефан, столько лет, проживший в доме, до сих пор не догадался посмотреть, что там лежит.
Особенно долго рассматривали деньги. В конце Штефан дал мне одну монету и купюру, сказав, чтобы я купил себе на них конфет. Я уже понимал, что Штефан шутит, но деньги взял охотно. Затем Штефан велел мне отнести баул на место и положить его точно так, как он лежал раньше.
Через несколько лет история с "найденным" мной баулом имела свое продолжение. Уже ходившая в школу Тая, вынесла баул во двор. Выбрав наибольшее количество одинаковых бумажек, с помощью клейстера, приготовленного для пропитки клеенки бортов верхней одежды, старательно обклеила дощатую дверь сарая долларовыми купюрами.