Вдруг выпал снег. Год любви
Шрифт:
Он подбросил на ладони железку, в общем-то похожую на зубило, однако имеющую более усложненную, изысканную форму.
Я пожал плечами.
— Это крейцмейсель. Повтори, — назидательно сказал Корнилыч.
— Крейцмейсель.
— Вот и хорошо… — Корнилыч удовлетворенно кивнул. Распахнул полы халата, вынул из заднего кармана бумажник, широкий и потертый. В бумажнике в особом отделении оказалась фотография, на которой был снят Корнилыч молодым еще человеком, в черном халате, с молотком и крейцмейселем в руке. — Тысяча девятьсот пятнадцатый год. Восемнадцать лет мне тогда было. Как тебе сейчас.
— Мне восемнадцать только через шесть месяцев будет, — возразил я.
Но Корнилыч пропустил
Конечно, не мудрено. Но скорее всего не зубила и напильники, не моторы и дрели были тому причиной… Посветлели глаза у Корнилыча, помолодели. Вспомнил он что-то такое хорошее.
Вспомнил и вздохнул.
Прошла минута, никак не меньше. Корнилыч тряхнул головой, повел непонимающими глазами, словно его внезапно разбудили. Увидел меня, шмыгнул носом.
— Так вот, зубило и крейцмейсель, — он аккуратно вложил фотографию в бумажник, — считаются режущими инструментами. Первый помощник в их работе — слесарный молоток. С помощью этой дружной троицы можно выполнить по крайней мере десять операций. Скажем, удалить излишки металла с поверхности заготовки, удалить твердую корку и окалину, обрубить кромки и заусеницы на кованых и литых заготовках, разрубить на части листовой материал. Можно при умении и старании произвести выравнивание кромок встык под сварку. Срубить головки заклепок, сделать смазочные канавки, шпоночные пазы… Стань, Антон, прямо. Вполоборота к тискам. Левую ногу чуть подай вперед, на полшага, правую назад. Ступни разверни, чтобы угол получился. Зубило держи без лишнего нажима, спокойно. Запомни нехитрое правило — во время рубки слесарь смотрит не на ударную часть зубила, а на рабочую. Баянист, он на басах втемную играет. Так и слесарь лупит по ударне молотком вслепую… Ударь! Нет, Антон. Так только посылки на почте заколачивают. А слесарь — он и молотком стучит по науке. Удары при рубке бывают кистевые, локтевые, плечевые. Давай отработаем удар с кистевым замахом…
Это же надо! Кто мог подумать, что удары молотком такие мудреные.
Паша Найдин невозмутимо сказал:
— Чему удивляться? В каждой профессии свои тайны.
— «Я искал утешение в изящной словесности; я нахожу в ней лишь сугубую причину для уныния…» Это Вольтер. — Станислав Любомирович шел быстрым шагом, опираясь на толстую ореховую палку. Ветер развевал полы его длинного плаща, выгоревшего и потому имевшего странный рыже-фиолетовый цвет. На плаще не было ни одной пуговицы, и ветер, врываясь под мышки, надувал плащ, как паруса. — Представляете, Антон, наша заведующая учебной частью Ирина Ивановна по внешним данным весьма импозантная женщина, однако чрезвычайно невежественная, путающая стоицизм со стойкостью. Вернее, не путающая, а отождествляющая. Трудно поверить, но, когда я тет-а-тет разъяснил Ирине Ивановне, что стоицизм — философское течение, основанное греком Зеноном в четвертом веке до нашей эры, подхваченное позднее в Риме Сенекой, Эпиктетом, Марком Аврелием, наша замечательная заведующая сузила свои красивые кошачьи глазки и сказала, что не потерпит в школе буржуазной пропаганды.
Дождя еще не было, но тучи надвигались быстро. Казалось, вершины гор спешат им навстречу, вверх и к югу. Пыль волнами вздымалась над улицей. Деревья качали ветками и шумели.
Возле ларьков стояли небольшие очереди. Из магазинов выходили люди с авоськами, полными продуктов. Чувствовалось, наступил конец рабочего дня. И если бы не тучи, солнце сейчас висело бы над самым горизонтом, розовое и большое.
— Сегодня же Ирина Ивановна устроила мне настоящую проработку. Пригласила к себе в кабинет.
— Может, вам лучше уйти в другую школу, — предложил я.
— Вакансия есть только в железнодорожной. Им нужен историк в седьмые классы. Я бы смог вести историю. Но железнодорожная школа далеко, особенно зимой и осенью, когда дожди. С моей хронической простудой…
— Решать надо сейчас, пока сентябрь. К октябрю гороно кого-нибудь пришлет.
— Вполне возможно… — Он закашлял, прикрывая рот скомканным платком. Потом спросил: — Как ваши успехи на службе, Антон?
— Моя служба как дважды два… Напильники бывают плоские, квадратные, трехгранные, полукруглые, круглые, ромбические. Скоро буду сдавать на разряд.
Когда мы стали подниматься в гору, застучал дождь. Дружно, крупными каплями. Глина вдруг стала желтеть, словно выглянуло солнце. Подошвы скользили, как лыжи. Впрочем, я никогда не ходил на лыжах, потому что снег в наших краях редкий гость: один раз в три-четыре года. У нас свой парень — дождь: осенью, зимой, весной. Да и летом. С ним не соскучишься.
Я простился с Домбровским возле его калитки. Сам же бегом поднялся по улице метров на тридцать выше. Шмыгнул в наш двор, под защиту крыши из виноградных листьев, густых и широких, удобно устроившихся на рейках, перекинутых от столба к столбу.
Отец сидел у окна. Голова завязана белым полотенцем. Он посмотрел на меня тоскливым, нелюбопытным взглядом, не спросил ничего. Повернул голову к мокрому окну, из которого была видна соседняя гора, чуть ниже нашей. И домики на этой горе были как островки среди моря зеленых кустарников.
Я сказал:
— Домбровскому совсем худо.
— Возьми мой плащ, сбегай за неотложкой, — хмуро проговорил отец, продолжая смотреть в окно.
Дождь усилился. Лил с грохотом, треском. Вода извивалась между выступившими из глины красивыми камнями: темными, зелеными и даже розово-бежевыми. Тряхнула кудрями молния — рыжими, длинными — от горы до горы. Через шесть секунд зарычал гром. Шесть секунд — это шесть километров. Я всегда боялся грома и молнии — больше, чем бомбежек. Потому и считал секунды: близко ударила молния или далеко.
— Я не в том смысле. Станиславу Любомировичу плохо в переносном смысле.
— Пора научиться говорить, — отец строго посмотрел на меня. — Речь должна быть краткой и ясной. Как команда.
— Товарищ капитан, — я приложил руку к непокрытой голове, хотя хорошо знал, что в армии так не бывает, — учителя Домбровского несправедливо обижает заведующая учебной частью Ирина Ивановна Горик.
— Ладно. Я поговорю с ней, — вяло ответил отец. Он теперь вновь глядел на размытую гору сквозь стекло, по которому сплошным потоком лилась вода.
Возможно, по этой причине я не придал его словам значения. И зря!
Вопросов мне продиктовали три. Первый — рассказать о правилах эксплуатации напильника.
Правила так правила. За теорию я не очень боялся.
— Новый напильник, как правило, имеет острые зубья…
— Почему «как правило»? — спросил главный инженер, спортивного вида мужчина, возглавлявший аттестационную комиссию.
— Новый напильник имеет острые зубья, — не растерялся я. — Поэтому в начале работы этим напильником нужно обрабатывать мягкие материалы. Такие, как латунь, бронза. А уж потом, когда острая часть зубьев немного притупится, следует переходить на работу с более твердыми материалами.