Вечер первого снега
Шрифт:
Иринка помолчала немного. Потом уже обычным, не «сказочным» голосом добавила:
— Мне так дядя Андрей говорил, я ему верю. Он все знает…
Жорка покачал головой, вздохнул:
— Зря говорил. Теперь самолеты, знаешь, какие? Все найдут. И остров этот давно бы нашли…
Тоник снизу заглянул Иринке в лицо:
— А почему с нами рыбы не разговаривают? Не умеют. И все ты врешь! Мой папа все про рыбов знает, а про это не говорил.
Иринка ничего не ответила, неожиданно вскочила на край борта. Покачалась
— А вам-то слабо! — и спрыгнула. — Пошли лучше капусту собирать, а то скоро море вернется.
Ребята исчезли. Наверное, у них была какая-то лазейка внутри шхуны.
Скоро я опять их увидела, уже внизу. Иринка легко прыгала с камня на камень. Толстый Тоник с трудом поспевал за нею.
Жорка первым нагнулся и крикнул:
— А я нашел! Чур, на одного!
Он поднял блестящую, как мокрая резина, золотисто-зеленую ленту.
Иринка обернулась:
— Подумаешь! Разве это капуста — обрывок какой-то… Смотри, как надо!
Спрыгнув с камня в воду, девочка с трудом потащила к берегу огромную связку. Длинные, чуть собранные по краям листья морской капусты соединялись у одного основания, точно их кто-то нарочно связал.
Мальчишки с завистью смотрели вслед Иринке. Жорка даже бросил свой лист: на что он такой?..
Иринка смеялась, но в огромных ее светлых, как у матери, глазах пряталась обида. Ей очень нужно было, чтобы в ее сказку поверили. И при чем тут самолеты, которые могут все найти?..
Хозяйственный Тоник подобрал брошенный Жоркой лист — все пригодится.
Он вообще собирал самые разные вещи. Зачем-то отколупнул от камня черную ракушку-мидию. Сунул в карман. Туда же отправились и сухой панцирь краба, и какой-то затейливый камешек, и круглое стеклышко, обкатанное морем. Он долго шевелил ногой бурую медузу, похожую на вынутый из тарелки холодец, но так и не придумал, что с ней делать.
Карманы у Тоника отяжелели и мешали ему идти. Иринка и Жорка давно уже скрылись за мысом. И уже очень издалека долетал голос Иринки:
— То-оник! Где-е-е ты?
Тоник с сожалением бросил только что найденную морскую звезду и торопливо побежал к ребятам.
Я снова осталась одна.
…Мое внимание привлекла крошечная птичка. Серенькая, с оранжевым пятнышком на груди. Не больше пеночки. Птичка явно не умела плавать и все-таки лезла в море. Она садилась на белые от пены камни, кричала что-то задорное и взлетала из-под самой волны.
Море возвращалось. Старая шхуна тихо скрипела — звала его… С черной короны исчезли последние облака. Наступил день, яркий и холодный. Небо было чистым, но море оставалось стальным, точно отражало в себе невидимую тучу. По нему бежали невысокие сердитые волны в белых гривах.
А птичка все взлетала и вновь бросалась волнам навстречу, точно дразнила свою судьбу… Ветер крепчал. В ярком негреющем свете солнца все стало острым, линии потеряли законченность. Во всем была смутная, неуловимая угроза.
Я свернула на тропинку, что вела в поселок. Море уже не радовало меня. Захотелось увидеть знакомые домики, почувствовать запах дыма, вяленой рыбы и выстиранного белья. Надежный запах человека…
— А вы всегда правду пишете или нет?
Вопрос прозвучал так неожиданно, что я вздрогнула и очень быстро оглянулась.
За моей спиной стояла Тоня. В том же беспощадном свете я вдруг увидела, что глаза ее словно очерчены углем, а вокруг рта — две разбегающиеся резкие морщины. Губы от них стали тоньше, злее. А чувствовалось, что еще недавно они были по-детски пухлыми и беспечными. И в то же время было в ее лице что-то такое, что настораживало меня. Это пряталось в линии низкого лба, в широких скулах, в глубине глаз.
— Я стараюсь, во всяком случае…
Тоня порылась в кармане жакета, достала смятое письмо, протянула мне:
— Вот возьмите и напишите все как есть! Пусть все знают!
— Это… о вас и Андрее Ивановиче?
— Да…
Только сейчас я почувствовала, что от Тони пахнет вином.
— Тонечка, ну зачем же вам это — писать?
Тоня вдруг стремительно села, почти упала на камень и залилась слезами. Я села рядом, тронула ее за плечо.
— Не надо так… Все понимаю: трудно вам, сил нет как трудно… Да разве газета поможет? Он же от этого к вам не вернется… И не подлость все это… Просто несчастье…
Тоня стряхнула с плеча мою руку.
— Несчастье, не подлость, говорите? Вам бы такое несчастье, я посмотрела, что бы вы делали! Чай, до обкома бы дошли!
Что ей было объяснять? Свой путь человек проходит только сам…
— Никуда бы я, не пошла… Но навязывать вам я ничего не хочу…
— Вот уж это верно — не навяжете!
Тоня пренебрежительно дернула плечом и пошла вперед.
Все стихло. Вдоль тропинки ровной зеленой стеной стоял стланик — не продерешься сквозь него. Вокруг пней — нетоптаный ковер воскового брусничного цвета. И только где-то в чаще тревожно верещал бурундук, но мало ли что могло его испугать?
За гребнем сопки сразу стало теплее, и тревога исчезла. Дымка над землей смягчила яркость света, тени казались светлее, расплывчатее. Голова кружилась от запаха багульника.
Я присела на плоский нагретый камень. Машинально сорвала ветку багульника. Цветы у него были прозрачные и холодные, как весенний ледок. Тони не было видно. Может, пошла другой дорогой — тропок вокруг было много…
Возвращаться в поселок мне не хотелось. Запах его дыма уже не приносил успокоения.
— На субботник со мной не пойдете? — спросила Настенька не оборачиваясь. Она стояла посреди комнаты в лыжном костюме и глазами искала косынку.