Вечер потрясения
Шрифт:
С каждым словом Самойлов хрипел все сильнее, чувствуя, как пересыхает в глотке. Оператор, что-то почувствовав, торопливо, но без лишней угодливости, подал главе правительства чашечку кофе. Осушив ее одним глотком – кофе, уже остывший, липким комом скатился по горлу куда-то вниз – Аркадий понял, что снова может говорить относительно спокойно.
– Как Верховный Главнокомандующий Вооруженными Силами России я приказываю всем, кто остается верным воинской присяге, прекратить сопротивление и сложить оружие, не препятствуя продвижению подразделений американской армии по территории страны, – решительно и жестко произнес премьер-министр, не замечая, как замерли в ожидании находившиеся рядом вражеские офицеры, отлично понимавшие каждое
В эти минуты по всей стране ожили сотни тысяч телевизоров, до той секунды пугавших мертвой чернотой экранов или бесконечным мерцанием "крупы", когда вдруг прекратили вещание сразу все каналы. Из динамиков радиоприемников вместо треска и скрежета помех зазвучали четкие и ясные фразы, голос, знакомый каждому россиянину.
Слова уносились в эфир, заставляя миллионы людей на огромном пространстве от Пскова до Уральских гор, от Мурманска до Сочи, напряженно замирать, боясь даже взглянуть друг на друга. Они жадно вслушивались и не верили своим ушам – тот, кто сейчас стоял во главе всего русского народа, и был им, этим народом, уважаем едва ли не в той же мере, что и сам президент, объявил о поражении страны, о капитуляции перед лицом врага, уже узнавшего горечь поражений и ярость русских солдат. Армия, сражавшаяся не за интересы горстки богачей, окопавшихся в коридорах власти, а за свою родину, была готова биться до последнего человека, до последнего патрона, но тот, кто должен был отдать такой приказ, уже чувствовал себя проигравшим.
– Ваш подвиг, ваша готовность к самопожертвованию никогда не будут забыты, – между тем взывал Аркадий Самойлов, чувствовавший, как голос звенит от неожиданного волнения. – Все вы, все те, кто не отступил, не бежал в страхе, а встал на пути чужаков с оружием в руках – настоящие патриоты своей Родины, и я преклоняюсь перед вами! Вы нужны России, жизнь каждого из вас бесценна, и я прошу не жертвовать ею сейчас! Мы проиграли эту войну, но я верю, что страна еще поднимется с колен, и тогда каждый из вас сможет совершить свой подвиг во имя будущих поколений, во имя великой России!
– Довольно! – Полковник Майлз вскочил с кресла, бросившись к Самойлову и крича операторам, словно впавшим в ступор от слов русского министра: – Прекратить передачу! Выключайте все, черт возьми!!!
Американец замахнулся, подскочив к Аркадию Самойлову. Наверное, он бы даже ударил – здесь, когда вокруг только свои, нечего бояться – если бы не встретился взглядом с русским министром, в глазах которого был не страх, а ненависть и жгучая ярость.
– Ваше время закончилось, – произнес полковник, отступая на шаг назад, словно отброшенный решительным и гневным взглядом своего оппонента. – Отличная работа! Молитесь теперь, чтобы ваши люди исполнили этот приказ. А иначе мы уничтожим их всех, всех этих безумцев, и ваша страна превратится в одно огромное кладбище, господин министр!
Пилоты "Геркулеса", получив приказ, развернулись, ложась на обратный курс. Дело было сделано, теперь оставалось только ждать. Американские офицеры, занятые своими делами, продолжали колдовать над приборами, изредка прерываясь, чтобы сделать глоток кофе, а Аркадий Самойлов, чувствуя пустоту внутри, чувствуя, что в груди словно лопнула туго натянутая струна, устало откинулся на спинку кресла, всем телом чувствуя мелкую вибрацию, пронизывавшую "тело" заходящего на
Огромный "Коммандо Соло", сбрасывая скорость, промчался мимо выстроившихся по краям летного поля "Геркулесов" и еще более громадных реактивных С-17А" Глоубмастер", только успевших совершить посадку и едва начавших разгрузку или, напротив, готовившихся к тому, чтобы покинуть русскую землю.
Майор Брукс со своими бойцами все это время оставался на летном поле, словно нес личную ответственность за высокопоставленного пленника. Офицер шагнул навстречу неуклюже спускавшемуся по приставному трапу Самойлову, протянув тому руку и помогая спуститься на твердую землю.
– Вы останетесь здесь, господин министр, – сообщил Брукс. – Так будет безопаснее, да и ваши люди, зная об этом, будут не столь решительны, если вздумают атаковать аэродром. А я и мои парни все время будем рядом.
Очередной самолет, огромный темно-серый "Глоубмастер", отсюда, с земли, казавшийся настоящим исполином, оторвался от взлетной полосы, набирая высоту. Гул мощных турбин, тащивших тяжелую машину прочь от земли, смолк, но на смену ему пришел рев множества моторов, спустя несколько секунд к которому добавился лязг гусениц, безжалостно крошивших асфальт.
– Какого черта? – Майор Брукс растерянно озирался по сторонам, невольно схватившись за оружие. Американский офицер разом растерял всю уверенность, стоило ему только представить, как к аэродрому движется сплошной поток русских танков, которые вот-вот окажутся на летном поле, сметая огнем и давя гусеницами почти беззащитных, несмотря на все усилия, десантников. – Вашу мать! Что происходит?!
Страх охватил многих в эти мгновения, но выстрелы так и не прозвучали, а затем на бетонное покрытие из-за ближайших построек выкалится первый танк, громадный, как дом, угловатый М1А2 "Абрамс", а за ним на аэродром хлынула настоящая река лязгающей и ревущей брони. За танками, из люков которых высовывались размахивавшие руками фигурки людей, следовали бронемашины "Брэдли", обгоняя их, мчались приземистые "Хаммеры". Десантники дождались помощи – Третья механизированная дивизия Армии США, совершив многомильный марш-бросок, входила в русскую столицу, стальное жало врага вонзилось в сердце России. Война закончилась в эти самые мгновения, но не все были готовы признать свое поражение.
Земля вырастала из-за горизонта, вздымались впереди скалы, исчезавшие в туманной дымке, прорезанные глубокими щелями фьордов. Капитан первого ранга Владимир Шаров не сводил глаз с горизонта, не обращая больше внимания ни на вьющиеся над головой вертолеты, сменявшие друг друга, сопровождая русскую подлодку, ни на серую громаду эскадренного миноносца, следовавшего по правому борту "Северодвинска". Его поход наконец-то завершился.
– Товарищ капитан, нас запрашивают американцы, – вахтенный окликнул Шарова, указывая на вражеский корабль, на надстройке которого часто мигал огонек сигнального прожектора – безотказный и надежный способ связи, выручавший тогда, когда сгорали спутники, а помехи полностью забивали все радиочастоты.
– Сигнальщик, переводи!
– Приказывают следовать курсом сто семьдесят, – сообщил юный матрос, на ходу расшифровывавший морзянку, которой сыпал американский эсминец, сблизившийся с подлодкой менее чем на милю. – Требуют, чтобы мы направлялись Мурманск!
Сжав кулаки, Владимир Шаров опустил голову, не говоря больше ни слова. Подавленность, отчаяние, боль – эти чувства поселились не только в его душе, но в сердце каждого моряка, слышавшего домчавшуюся по волнам радиоэфира речь Аркадия Самойлова, признавшего собственного поражение, едва прозвучали первые выстрелы. И они, остававшиеся верными присяге, могли сделать только одно – выполнить приказ.