Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ
Шрифт:
Ушел Вано. Ушел поутру юный сазандар, такой гордый, такой свободный. Ушел, чтобы не вернуться никогда… никогда…
Пятое сказание старой Барбалэ
Последняя песнь Хочбара
Угрюмый и хмурый как-то приехал домой князь Георгий.
Приехал не один. С ним казаки, перед ними привязанные к седлам, с закрученными за спину руками, какие-то люди, понурые, оборванные.
В окошко своей горницы все это увидела княжна.
Екнуло сердечко чуткой птички, затрепетало. Роем мыслей запылала сразу её головка. Пробралась Нина в кунацкую, где наскоро закусывал князь. Прильнула к плечу его чернокудрой головкой.
— Отец! Кто они, эти люди? Откуда?
— Горные душманы, звездочка моя, разбойники. Те, что безжалостно грабили, а подчас и убивали людей в ущельях. Мне удалось окружить их с моими казаками, поймать и привезти сюда. На утро сдам их судебным властям Гори.
— Их будут судить?
— Да, птичка.
— И в тюрьму посадят?
— Наверное, Нинa.
— Но ведь про них говорят, что они храбрецы, папа! Орлы!
— Хищные шакалы, а не орлы они, ласточка. Орел горд, он парит в высоте, он не ест падали, крошка. Он бьет открыто, гордо, смело. А эти люди шакалы, которые подбираются в темноте к намеченной жёртве. Они трусливы, Нина, и в открытый бой не идут… Нападают только на беззащитных… Трусы они, подлые трусы…
— И эти душманы трусливы, папа?
— Не все. Есть один между ними, Гирей. Он их предводитель, вождь. Отчаянный малый, много людей загубил он, но не раз его жизнь была на волоске… Отважен этот Гирей, как барс, это все признают. Когда все уже сдались, он еще бился. Один бился, понимаешь, Нина? Он напомнил мне предание о Хочбаре, дагестанском душмане… Попроси рассказать о нем как-нибудь старую Барбалэ. Она все знает. Так вот, Хочбара напомнил этот разбойник. Такой же отчаянный головорез и безжалостный какой-то. Говорят, не одну душу загубил он в горах.
— Папа! Они проведут ночь под нашим кровом.
— Да, девочка, а наутро их отправят в тюрьму.
Княжна вспыхнула, потом побледнела. Мысли, быстрые, как птицы, вихрем завертелись в голове.
Как? Могучий разбойник, гроза Кавказа, проведет всю ночь в старой Джаваховской родной усадьбе и она — Нина не увидит его! Нет! Нет! Она должна увидеть и Гирея, и его страшных товарищей.
Под черными кудрями уже зрело решение дерзкой мысли, и блестели, как молния в грозовую ночь, прекрасные черные глаза княжны.
Утомленный предыдущими бессонными ночами, проведенными в «деле», и трудной задачей поимки разбойников, князь Георгий рано ушел к себе.
В подвал старого дома, где обыкновенно зимою хранились припасы из овощей и плодов, водворили пленных душманов: Гирея и трех других.
Четыре казака стали на страже. Пятый караульщик, Абрек, присоединился к ним.
Княжне Нине в окно её комнаты прекрасно слышны тихие разговоры казаков и гортанный смех её любимца Абрека.
Весело им. Смеются. А каково тем, пойманным, что томятся в неведении в подвале? Что ожидает их? Тюрьма, каторга, или что-нибудь еще худшее, пожалуй…
Больно сжимается сердечко княжны, при одной мысли о той участи, которая неминуемо ждет заключенных в подвале, что-то давит горло, что-то клокочет в груди, бурное, как лава.
А мысль все несется и несется вперед, как сказочный конь быстрокрылый.
— Голодные они сейчас, — усталые, наверное кушать хотят. А она то княжна провела время за ужином, как ни в чем не бывало. А что, если пойти в буфетную, поискать остатков от стола, баранины, вина, да отнести тем несчастным, ведь всё же люди они… Все же люди…
Быстро зреет смелая мысль, захватывает все существо Нины… «Нечего думать долго — надо действовать!» — решается княжна и крадется к буфетной, хватает большой остаток бараньего окорока, вино, лепешки.
«Живей, живей! Айда, Нина, айда! Завтра во всем покаешься отцу, а сейчас действуй, действуй!» — тихим голосом подбодряет себя девочка.
Вот готова она. Руки заняты, ноги несут быстро. Где-то скрипнула дверь, еще одна, еще — на галерею, и Нина на дворе, в саду.
Осенний ветер утих. Почти по-летнему тепло нынче. Хорошо! Луна сияет и серебряным озером света заливает сад.
Внезапно черная тень, как из-под земли вырастает перед княжною.
— Абрек, ты?
— Не узнала, госпожа?
— Абрек! Голубь мой, молчи! Пусть не услышат казаки нашей речи. Абрек, покажи мне Гирея и его товарищей! Я хочу их видеть. Хочу! Только никому об этом ни слова. Чего ты смеешься, глупый? Я принесла им поесть. Ведь они голодны, Абрек…
И, совсем смущенная, замолкает княжна.
Пауза длится долго. Стучит сердце девушки.
Казаки отошли далеко. У дверей подвала двое здесь, только двое — она и Абрек.
Помолчав минуту, снова молит княжна:
— Абрек! Отдай им вот эти припасы. И покажи мне, который из них Гирей:
— А ты не боишься, княжна? — отвечает Абрек. — Гирей страшный! Такого и встретить жутко. Черный, косматый, как зверь.
— Все равно покажи, покажи…
Колеблется Абрек. Не знает, исполнить странное желание княжны или нет. Наконец решается.
— Будь по-твоему, звездочка рая. Идем!
— Будь благословен твоим Аллахом, джигит, — шепчет княжна юноше-конюху, крадясь следом за ним кошачьей походкой.
Вот они у наружной стены дома, около крошечного оконца, приходящегося почти в уровень с землею.
Абрек наклоняется, припадает к земле, ползет.
Как у змеи, извивается его стан, тонкий стан прирожденного горца. Вот поднял он руку, бесшумно отодвинул засов ставни, распахнул окно, просунул в него голову и что-то прошептал по-татарски. В тот же миг у окна появилось бледное, еще молодое лицо.
Свет серебряного месяца облил черты пленника. В них не было ничего злого, жестокого, зверского. Только пронырливостью и лукавством сверкали маленькие темные глазки, да глубокие складки бороздили лоб, придавая выражение угрюмой сосредоточенности лицу молодого душмана.