Вечера с историком
Шрифт:
Платоническая страсть охватила Адама Люкса внезапно, когда Шарлотту везли на телеге к эшафоту; его порыв стал естественным следствием ее деяния. Оба они прошли по-своему величественный путь, но одинаково бессмысленными были спокойная жертва, принесенная ею на алтарь Республики, и его восторженное мученичество на алтаре Любви.
Роман этот — безусловно, самый странный из всех, попавших в анналы истории — наполнен своеобразным пафосом и не допускает обычных сетований на судьбу (как все могло бы сложиться, не вмешайся старуха с косой). Он полюбил ее потому, что она умерла, и умер из-за того, что полюбил. К этому, собственно, нечего добавить, разве что несколько мелких подробностей, каковые я и намерен представить вниманию читателей.
Монастырская воспитанница Мари Шарлотта
Шарлотта прониклась от мсье де Корде высокими республиканскими идеалами, во имя которых вскоре пожертвует жизнью; она с ликованием встретила час пробуждения, когда дети Франции восстали ото сна и свергли наглую горстку «братьев-соотечественников», сковавшую их вековыми цепями рабства.
Изначальную жестокость Революции Шарлотта считала быстротечной. Ужасные, но неизбежные конвульсии, сопровождающие это пробуждение, скоро кончатся, и к власти придет мудрое, идеальное правительство, о котором она мечтала — обязано прийти, ведь среди избранных народом депутатов значительную часть составляют бескорыстные и преданные Свободе люди, выходцы из того же класса, что и ее отец. Они получили хорошее воспитание и разностороннее образование; двигали ими исключительно любовь к людям и к родине; постепенно они создали партию, известную как Жиронда.
Однако возникновение какой-либо партии предопределяет появление, по меньшей мере, еще одной. И та, другая, партия, представленная в Национальном собрании и называемая партией якобинцев, имела менее ясные устремления и действовала менее умеренно; из ее рядов выдвинулись такие бескомпромиссные и безжалостные личности, как Робеспьер, Дантон и Марат.
Если Жиронда стояла за Республику, то якобинцы выступали за анархию; между этими партиями началась война.
Жиронда ускорила свое падение, обвинив Марата в соучастии в сентябрьской резне. Триумфальное оправдание Марата и последовавшее сразу за этим изгнание двадцати девяти депутатов стали прелюдией к уничтожению Жиронды. Опальные депутаты бежали в провинцию в надежде поднять армию — одна армия могла бы еще спасти Францию; некоторые из беглецов направились в Как. Памфлетами и публичными выступлениями они стремились вызвать всплеск подлинно республиканского воодушевления. Талантливые люди, красноречивые ораторы и искусные литераторы, они сумели бы добиться успеха, но в покинутом ими Париже находился другой, не менее одаренный человек, с лучшим знанием психологии пролетариата, не ведавший усталости и в совершенстве владевший искусством разжигать страсти толпы своим саркастическим пером.
Этим человеком был Жан-Поль Марат, бывший практикующий врач, бывший профессор литературы, окончивший Шотландский университет святого Андрея, автор нескольких научных и множества социологических трудов, закоренелый памфлетист и революционный журналист, издатель и редактор «Друга Народа», кумир парижской черни, которая наградила его прозвищем, порожденным названием газеты. Оттого-то и был он известен всем под именем Друга Народа.
Таков был враг жирондистов и чистого — альтруистического и утопического — «республиканизма», за который они ратовали; и пока он еще жил и творил, втуне пропадали их собственные усилия увлечь народ за собой. Своим умным и опасным пером из логова на улице Медицинской Школы он плел тенета, парализующие возвышенные устремления, угрожая окончательно удушить их.
Разумеется, он не был одинок — Дантон и Робеспьер являлись его союзниками по грозному триумвирату, — однако Жиронде именно Марат казался наиболее страшным, безжалостным и непримиримым из этой троицы. Во всяком случае, Шарлотте Корде — другу и союзнице опальных ныне жирондистов, нашедших убежище в Кане, — он рисовался в воображении настолько огромным и ужасным, что совершенно затмевал сообщников. Для юного ума, распаленного религиозным экстазом проповедуемой жирондистами Свободы, Марат был опасным еретиком, извратившим новую великую веру ложной анархической доктриной и стремящимся заменить низвергнутую тиранию тиранией еще более отвратительной.
В Кане Шарлотта стала свидетельницей краха попытки жирондистов поднять войска и вырвать Париж из грязных лап якобинцев. С болью в сердце наблюдая этот провал, она увидела в нем признак того, что Свободу задушили в колыбели. Вновь и вновь читала она имя Марата, могильщика Свободы, на устах друзей и наконец пришла к заключению, выраженному одной фразой письма примерно того времени:
«Друзья закона и человечности никогда не будут в безопасности, доколе жив Марат.»
Единственный шаг отделял этот негативный вывод от позитивного логического эквивалента, и такой шаг был сделан. Неизвестно, родилось ли окончательное решение уже по ходу действий, но у Шарлотты была возможность заранее разработать свой план. Она осознавала необходимость большой жертвы — ведь тот, кто возьмется за избавление Франции от гнусного чудовища, должен быть готов к самоотречению. Шарлотта взвесила все спокойно и трезво, и столь же трезвым и спокойным будет отныне любой ее поступок.
Однажды утром она уложила багаж и почтовой каретой отправилась из Кана в Париж, оставив отцу записку:
«Я уезжаю в Англию, ибо не верю в долгую и мирную жизнь во Франции. Письмо я отправлю при отъезде, и когда вы получите его, меня здесь уже не будет. Небеса отказывают нам в счастье жить вместе, как и в иных радостях. Быть может, это еще самое милосерднее в нашей стране. Прощайте, дорогой отец. Обнимите от моего имени сестру и не забывайте меня.»
Больше в записке ничего не было. Выдумка с отъездом в Англию понадобилась ей, чтобы избавить отца от страданий. Согласно своим планам, Шарлотта Корде собиралась остаться инкогнито. Она отыщет Марата непосредственно в Конвенте и публично прикончит в его собственном кресле. Париж узрит Немезиду, карающую лжереспубликанца в том самом Собрании, которое тот развратил, и немедленно извлечет урок из сцены гибели чудовища. Что касается Шарлотты, то она рассчитывала принять мгновенную смерть от рук разъяренных зрителей. Предполагая погибнуть неопознанной, она надеялась, что отец, услышав, как и вся Франция, о кончине Марата, не свяжет с дочерью орудие Судьбы, растерзаннее взбешенной толпой.
Теперь вам ясна великая и мрачная цель двадцатипятилетней девушка, скромно расположившейся в парижском дилижансе тем июльским утром второго года Республика — 1793-го от Рождества Христова. На ней были коричневый дорожный костюм, кружевная косынка на пышной груди и конусовидная шляпка на светло-каштановой головке. В ее осанке чувствовались достоинство и в равной степени грация — Шарлотта была прекрасно сложена. Кожа светилась той восхитительной белизной, которую принято сравнивать с цветом белых лилий. Серые, как у Афины, глаза и столь же благородный овал лица чуть тяжелил подбородок с ямочкой. Шарлотта хранила привычное спокойствие; оно отражалось во всем — во взгляде, медленно переходящем с предмета на предмет, в сдержанности движений и невозмутимости рассудка.
И пока тяжелые колеса дилижанса катились через поля во парижской дороге из Кана, мысли о деле, ради которого предпринималась поездка — о смертоносной миссии — не могли нарушить этого ее постоянного спокойствия. Она не ощущала горячечной дрожи возбуждения и не подчинялась истеричному порыву — у нее была цель, столь же холодная, сколь и высокая — освободить Францию и заплатить за эту привилегию жизнью.
Поклонник Шарлотты, о котором мы также ведем здесь речь, неудачно сравнил ее с другой француженкой и девственницей — Жанной д'Арк. Однако Жанна поднималась к вершине славы с блеском и под приветственные возгласы, ее подкрепляли крепкий хмель битв и открытое ликование народа. Шарлотта же тихо путешествовала в душном дилижансе, спокойно сознавая, что дни ее сочтены.