Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.
Шрифт:
Князь Дмитрий обнял врача Паликулу, сказал, что надеется на него как на медика искусного и как на друга своего верного.
С тем и отправились.
Ветра не хватало. Плыли по Каспию медленно, сквозь густой неподвижный зной. Молочное марево застилало горизонт. Конница шла берегом. Шнявы тайного советника Толстого и князя Кантемира скользили рядом, следом за императорским ботом. Флотилия из нескольких сот судов растянулась далеко. Время от времени становились на якорь. Император вызывал к себе на Военный совет.
Толстой готовил письма русскому консулу в Персию, добивался, чтобы шах принял помощь русских войск против бунтовщиков и за это уступил
В такие минуты хотелось бежать куда подальше от всех этих следящих, всех, кто за спиной, сбоку. Старому сердцу не под силу ждать и ждать удара невесть откуда. Шутка ли, восемьдесят три года. С виду осанистый, крепкий, еще не горбится, но к концу дня затылок свинцом наливается, виски ломит, никто не знает, как брюхом мучается от царских чарок безотказных, изжога сутками не отпускала. На покой пора. Мечтал в Италию уехать, понежиться в Венеции, где так привольно горожанам, среди веселья сладкого, песен монахинь и гондольеров, будет ходить в оперу, наслаждаться приветливостью людей, которые живут без страху и постоянного пригляда. Хорошо бы остаться там, провести последние годы. Но знал — пустые мечтания. Не покинет двора, будет все так же справлять свои смертоопасные должности. Чего ради? Графского звания дождаться надо. А там, глядишь, еще чего заблестит. Сколько дружков своих проводил, кого в ссылку, кого на плаху. Поди, тоже чего-то дожидались, выслуживались. Никто с почетом по своей воле так и не удалился. Мысль, как ни петляла, заводила в один и тот же тупик — чего ради?
Перед сном раскрывал походный серебряный складень, усердно молился. Просил здоровья и более всего — сил вытерпеть этот поход и ожидание. Князь Кантемир донимал своими безумными планами — что последует, когда княжна родит мальчика, как царь отделается от Екатерины, сразу ли посватается к Марии…
Толстой не разуверял, поддакивал. Опять же — чего ради?
Царица тоже волновалась, пытала Толстого: можно ли надеяться на грека, нет ли от него вестей. И Кантемир ждал письма из Астрахани. Молился. Просил Толстого помолиться за Марию. Все ждали. Может, и государь ждал, вида не подавал, он никогда не откровенничал, никто не знал, что зреет у него.
Доставалось от все новых царских выдумок, пирушек, неуемного любопытства. Еле удалось отбиться от купания на празднике Нептуна. Государь приказал каждого, кто впервые на Каспийском море, трижды окунать в воду. К широкой доске привязали груз и на канатах новичка опускали в море под свист и хохот зрителей.
Толстой выпросил снисхождение по возрасту. Петр критически осмотрел его, сказал: «Стоячая вода протухнуть может», но отпустил. Свирепая жара не щадила никого. Государь коротко обстригся, носил широкополую шляпу. Лицо его оголилось, стало видно, как он осунулся. Болезненные приступы у него участились. Посреди работы схватывался за живот, ложился весь в поту, губы запеченные, темные, как сургуч. Приходил врач, поил травами.
Князь
Русские войска направились к Дербенту. По пути местные султаны встречали царя миролюбиво, просили принять в подданство.
Короткое сражение произошло у Дербента. Войско султана Мухаммеда было разбито. В захваченном городе император отдыху не давал, заставил укрепить крепостные стены, башни по новейшим правилам европейского искусства.
С государевой почтой пришла князю весточка из Астрахани от грека. Почерк его безобразный, не прочесть, и текст темный, мол, княжна хворает, к счастью, все обошлось, надеется ее выходить, а о главном — разрешилась ли и кем — ни слова. Показал Толстому, тот тоже не растолковал. Ясно, что грек встревожен, а чем — неизвестно.
Государыня проведала о письме, Толстой отвечал как есть, она нахмурилась: «Хитришь? Чего крутишь?» Видно было, как встревожилась. Толстой успокоил ее, но что бы он ни говорил, все воспринимала как недосказ, словно чего-то утаивал. Бесполезно было оправдываться. Да и чего ради?
Грек наверняка с умыслом темнил, князя щадил, а его, Толстого, держал в напряжении, знал, что князь покажет письмо. Сейчас все сводилось к нему, к греку, он власть и показывал. Толстой от него зависел, государыня от Толстого, да и сам государь… Но об этом мыслить не следовало, тайные мысли тоже опасны, они обязательно где-то как-то наружу высунутся.
Казалось, Петру все подвластно, однако Каспий взбунтовался. Разразилась буря, суда, груженные хлебом, провиантом армейским, разметало, потопило. Продолжать поход стало трудно. На военном совете решили отложить действия до следующего года и возвращаться в Астрахань. В Дербенте же оставить гарнизон.
Астрахань встречала прибытие государя пушечной пальбой, торжественной церемонией. Князь Кантемир еле дотерпел до пристани, в сопровождении Толстого поскакал на рыбный двор, к своим.
Дочь застал в постели, слабой, полуживой. Рассказать, что случилось, не могла, плакала, что-то шептала. Рассказала княгиня. Был выкидыш, отчего, неизвестно, может, от дурной рыбы, может, от бури — так определил врач, Паликула. Он еле спас саму несчастную мать. У нее сейчас полный упадок сил и, главное, — сникла духом. Врач все делает, чтобы не дать угаснуть. Князь был в отчаянии, крепился, старался приободрить дочь.
Толстой утешал как мог Кантемиров, но торопился к государыне. Хотел первым доложить ей, знал, что у нее своих осведомителей хватает. Успел. Она скрыть не могла радости. Тайный советник поклонился, попросил разрешения передать князю Кантемиру соболезнование от ее величества.
Узнав от Екатерины о неудачных родах Марии, государь промолчал, похоже, сразу утратил интерес к этой истории. Через два дня заехал к князю, который от тяжких переживаний не выдержал, слег. У постели больного царь просидел час, заглянул в женскую половину к княжне. Побыл там минуту-другую, сказал несколько утешительных слов. При выходе, проходя мимо сыновей, слуг домашних, задержался перед врачом-греком.