Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.
Шрифт:
— Не хочется, — сказал Молочков. — Не хочется видеть Монса другим, гармония нарушается.
— Какая гармония?
— Я про Петра… Все равно он прав.
Не знаю, как отозвалась толпа на казнь Монса, но у нас казнь его вызвала одобрение. Рассуждали, что в России при повальном казнокрадстве ничем другим не испугаешь. Если бы Петр не казнил, еще больше воровали бы. При Екатерине Второй наказание смягчили, и лихоимство возросло. При Сталине сократилось. Этот спуску не давал.
Тема эта волновала всех.
Антон Осипович читал, что какой-то персидский царь казнил смертью судью, которого уличили
Рассказы эти встречались с удовлетворением. Нашим душам не хватало возмездия. Слишком много скопилось безнаказанного. В конце XX века русское общество страдало от этого сильнее чем когда-либо.
Вернулись к Монсу. Вторично обсудили измену Екатерины. Учитель рассказал новые подробности, он как бы поворачивал объектив, события приближались, позволяя различить детали, происходящее разрасталось, история показывала свою неисчерпаемость.
…После казни, через два дня, Петр повез супругу мимо эшафота. Тело Монса запрещено было погребать, оно лежало у плахи, голова торчала на шесте. Посыпанная снегом, она казалась седой. Монс смотрел на них. Петр смотрел на Екатерину. Она оставалась спокойной. Зрелище не вызвало у нее ни ужаса, ни слез. В этом она была достойной подругой Петра. Вечером Петр пил пиво с приезжими купцами, слушал их рассказы, Екатерина во дворце разучивала с дочерьми менуэты. Они оба изображали картину семейного мира. Умение скрывать чувства — наука монархов. Жена Цезаря выше подозрений, а уж сам — тем более.
Здоровье его между тем угасало. Казнь Монса, необходимость разрубить сети дворцовой камарильи потребовали много сил. Он не привык беречь себя, не умел, хотя и врачи, и он сам понимал, что нельзя вылечиться, если считать себя здоровым. В эти дни, как говорит легенда, он на яхте возвращался с осмотра солеварен, решил заглянуть на Сестрорецкий ружейный завод. Был вечер. На заливе разыгралась буря. Яхта пристала к берегу. С моря послышались крики. Тонул бот, перегруженный матросами и солдатами. Петр послал на помощь шлюпку со своими людьми. Они не могли стащить бот с мели. Говорили, что Петр не вытерпел и сам отправился на шлюпке спасать людей. Из-за мели шлюпка не могла подойти к судну, Петр выскочил и по пояс в воде помогал стаскивать бот с мели. Спасены были двадцать человек. Это происшествие сильно ухудшило здоровье государя. Знал, что нельзя ему в ледяную ноябрьскую воду, ничего не мог поделать с собой. Как жил, не щадя себя, так и заканчивал. Скорее всего, это лишь легенда. Но живучая, вот что примечательно!
— Про это нам учительница преподавала, — сказал Гераскин. — В порядке воспитания.
— Хрестоматийная история, — подтвердил профессор.
И опять разговор свернул на Монса. Все же, как выразился Антон Осипович, Монс был ее кадр, должна была Екатерина понимать, что просьбы Монса не бескорыстны, что хлопочет не задаром. Что она в нем нашла?.. Женщина увлекается личностью часто ничтожной, прельщенная хорошими манерами или умением одеваться… Женщина охотно надувает того мужчину, который любит ее искренно и безгранично… Эта баба доконала Петра…
Кто-то процитировал поэта:
Глупец, кто в женщине одной мечтал найти свой рай земной!
Когда мы отвели душу, у Дремова появились вопросы: умирал ли Петр в любви, то есть любя Екатерину, простил ли ей, или же ненавидя? Как это было?
Молочков ничего не ответил Дремову, проговорил лишь, что в последнее время в жизни Петра появилась другая женщина, Мария Кантемир, это было не случайно.
Болезнь давно донимала Петра, пуще болезни донимали его проволочки в делах, сопротивление. Вот где все его чувства сосредоточились. Будучи на Олонецких минеральных водах, он признался врачу: «Лечу свое тело водами, подданных — примером. И то и другое исцеление идет медленно. Все решит время, на Бога моя надежда».
Время его жизни утекало, болезнь затягивала петлю, а время его дел тянулось и тянулось. Несоответствие мучило. Время жизни не остановишь, он мог лишь подгонять свои дела. Он принимал решения одно за другим, не откладывая на завтра, понимал, что сегодняшнее время дороже завтрашнего. Жизнь заканчивалась. Быстрокрылые годы куда-то умчались. На сделанное он не оглядывался, оно пристроилось, укоренится, но не утешало, потому что задуманного было больше. Кому оно останется — все то, что лелеял, вынашивал? Может, бесприютное, так и сгинет. Мысли эти досаждали хуже болей в животе.
Ему тяжелая смерть выпала. Не на скаку, не в седле, не в бою. Когда подумаешь о его муках физических, несколько дней криком кричал. Утихнет боль, подступали муки душевные. Знал, что умирает. Смерть стояла над ним и медлила, заставляла молиться. Каялся за Алексея? Как все сошлось, одно к одному. Кому теперь передать престол, на кого положиться?
Екатерина не отходила от постели мужа, но он ничего ей не говорил, не ею были заняты его мысли. Скорее всего, тем Всевышним судом, перед которым он вот-вот предстанет. И Россией — делом его жизни, неоконченным, незавершенным, оборванным в самом разгаре.
Голос Молочкова прервался. Он замолчал, и мы молчали. Видение смерти завораживает тем более, что каждого из нас она недавно коснулась ледяной рукой, напомнила, что ждет, всеобщая наша владычица. Умирать придется, да только думать об этом неохота, если б можно было выбирать…
И тут Дремов и прочел вслух:
Легкой жизни я просил у Бога, Посмотри, как тягостно кругом. Бог ответил: подожди немного, Ты меня попросишь о другом.— А дальше? — спросил Гераскин.
Сергей посерьезнел, лицо его опустело, глаза смотрели туда, где не было ни нас, ни этого вечера.
Вот и дожил, не длинна дорога, Тяжелее груз, и тоньше нить. Легкой жизни ты просил у Бога, Легкой смерти надо бы просить.Все призадумались. Елизар Дмитриевич повторил последние строчки.
— Сам сочинил?
— Нет, это не мои.
— Чьи?
— Неизвестного автора.
— Да, легкой смерти Петру не даровано было, — сказал учитель.