Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.
Шрифт:
У входа в собор его торжественно встретили священники. Обратили его внимание на великолепную каменную розу между двумя высокими башнями. Полтысячи высеченных фигур украшали фасад собора. Внутри церкви показали знаменитые гобелены, картины Тициана, Тинторетто, чашу, которую ангел принес с неба для Крещения. Среди ритуальных предметов священники похвалились молитвенной книгой, требником. Считалось, что книга святая, написана таинственными, никому не ведомыми письменами.
Петр, конечно, не утерпел, взял требник, полистал и вдруг стал громко читать текст — страницу за страницей. Служители были потрясены. Петр объяснил, что книга написана по-церковнославянски. Он выяснил, что привезла ее во времена Ярослава Мудрого
Из-за стрелецких волнений Петр вынужден был прервать путешествие. Он жалел, что оставляет страну, где наука и художества цветут, но при этом дал уничтожающую характеристику Парижу: «Город сей рано или поздно претерпит вред от излишней роскоши и необузданности, а от вони вымрет».
И то и другое было верно подмечено. При Людовике блеск французского двора освещал всю Европу, король награждал ученых из всех стран. Как отметил один французский остроумец — награды эти рождали сотни недовольных и одного неблагодарного. А во дворцах не было туалетов.
— Однако Петр ошибся, Париж не вымер, зато ныне у нас туалеты самые страшные в Европе, — вставил профессор. — Туалеты и кладбища показывают истинную культуру страны.
Профессор был у одного умельца под Псковом. Блоху он подковал запросто. А еще волос просверлил, сделал из него вазу, туда вставил розу из золота. Нужник у него, между прочим, во дворе, дощатая будка, дом без водопровода, с кувшином надо ходить.
— Ума в России много, — сказал Гераскин. — Девать некуда. Все заняты, как обустроить Россию.
Глава тридцать третья
ИЗМЕНА
Женщины — вот что сближает нас с великими людьми, — считали мы, слушая историю про Екатерину. Любовные похождения, пылкие романы, обещания, завлекаловки, плотские страсти, измены, охлаждение, тайные свидания, обманутый муж, женские хитрости… Господи, как все это мы понимаем, как это знакомо. Напрасно учитель убеждал нас, что подобный интерес к альковной жизни гениев — интерес низменный, это обывателю приятно знать: ага, мол, и ты, братец, вроде меня, ничуть не лучше, и ты метался, и тебя обставили, сделали…
Дремов не соглашался, упрямо мотал головой.
— Я и есть обыватель, — признался Гераскин. — А вы кто такие? Я обыватель и желаю знать, как оно было, а вы мне суете Ленина с Крупской такими, что меня тошнит и от этого мужика, и от его бабы. Всех наших великих людей вы кастрировали. Что Толстой, что Кутузов — они ж у вас евнухи. Вы, историки, — страшный народ. Против вас человек ничего не может, каким вы его изобразите, таким он и останется на веки веков. Жуков, к примеру, или Суворов, ни выпить им не даете, ни сблядовать.
Молочков смеялся.
— Вы, Евгений Иванович, норовите опустить историю ниже пояса… Допустим, дали вам донжуанский список Пушкина. Что это вам для понимания его поэзии? Двадцать у него было или двести женщин. Какое вам, спрашивается, дело?
— Пушкин без яиц — это, знаете ли, куда хуже, чем Венера без рук…
На помощь Гераскину пришел Антон Осипович, который тоже отводил женщинам большое место в жизни великих людей. Вспомнили, как впервые появилась для советских людей жена генсека Раиса Горбачева, как англичане все знают про похождения принца Чарльза. А нам Виталий Викентьевич Молочков преподносит примерного семьянина — случайные шалости на ходу и ничего серьезного. А где безумства? Ум не так велик, если он не способен
Поддавался Молочков неохотно. Без воодушевления и красочных подробностей изложил нам ряд коротких увлечений Петра. Настоящих любовниц после Анны Монс у него почти не было. Царская фаворитка пользуется известностью, признанием, с ней считаются, соблюдают куртуазный ритуал. Она влияет, вмешивается в дела. Метрески же, как их называл Петр, сменялись быстро, это не считая тех, кем он овладевал бесцеремонно, на ходу, без особого разбора. Ему недоставало ни воспитания, ни вкуса, чтобы предаваться изыскам любви. Он с удивлением слушал рассказы короля Августа об изощренных сладостях любовных утех. Август Сильный обожал женщин и умел вкушать их прелести. Каждая следующая была для Августа страной, которую он завоевывал. Женщины не могли ему наскучить, женщины были основным его занятием. Говорят, что у него было 365 детей. Противоположностью был Карл XII, тот почти не знал женщин, во всяком случае знать их не хотел. Петр расположился между этими двумя, метресок у него перебывало достаточно, они появлялись и исчезали бесследно, не оставляя ни сожаления, ни счастливых воспоминаний.
Уступая, Молочков преподнес несколько историй, как Петр делил своих любовниц с Алексашкой Меншиковым и другими собутыльниками. Коллективный секс происходил на пирушках, упьются — и уже не разбери-поймешь, кто с кем и как. Когда ж Петр хотел, он мог исполнять роль галантного кавалера, но недолго. Все завершалось грубо, правда без насилия, не полагалось отказывать царю, и будь то герцогиня Мекленбургская или дочь купца, а то и жена — они уступали, ложились, задрав свои сарафаны, рубахи, кринолины. Неразборчивость молодости перешла у Петра во вседозволенность деспота.
Оргии, которые описывал Молочков, были тяжелы, похабны. Он наверняка еще преувеличивал: «Вы этого хотели — получайте». Брезгливое его чувство поднимало у нас тяжелую муть воспоминаний о таких же пьяных вечеринках: нестройные песни в табачном дыму, скользкие женские губы, беспамятные тела случайных любовниц. Разгул, в котором не было ни чувства, ни обретения, скорее хмельной ритуал, с головной болью наутро и физическим отвращением. Зарекались и старались забыть.
…Но тут учитель холодно отделил нас от Петра: его оргии, его мужское скотство — то, да не то, Петр пил, гулял, озоровал, безобразничал, а дела не забывал. Всегда у него в конце загула, в результате его грубых, нечистых потех выплывало дело. Правду говорят — пьяный проспится, дурак никогда. Не кто иной, как Петр ввел русскую женщину в ассамблею, заставил танцевать, потребовал модно одеваться, учиться иностранным языкам и приятным манерам. Вместо теремов предложил салоны, вместо затворничества — балы, визиты, выезды. Принуда длилась недолго, женщины, вкусив запретный плод, поняли его прелесть, через несколько лет освобождение засверкало в России женскими талантами.
Кабацкие закидоны Петра, вольности его секса сосуществуют с его действиями реформатора. Женщина для него предмет удовольствия — и она же участница русской общественной жизни.
В Екатерине он получал и то и другое. Их брак расцветал непредвиденно для самого Петра. Он любит ее, она на любовь его отвечает, ее любовь ответная, и пылкость и радость — ответны. В этом разница, откуда-то отсюда возникла будущая трагедия.
Их брак решил оформить Петр, он повел ее под венец. Через несколько лет решился на шаг неслыханный в русской истории — устроил коронацию, сделал императрицей, посадил на престол. За двадцать лет их связь возвысилась от постельных утех до прочной настоящей любви, пожалуй единственно столь долгой в его жизни. На тридцать шестом году жизни он впервые занялся обустройством царской семьи, императрица получала государственные права. Прошлые его увлечения, порой бурные, оказались мелкими в сравнении с тем, что он испытывал к Екатерине.