Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.
Шрифт:
Священник спросил, поминать ли князя Меншикова. Весть о смерти Меншикова пришла из Сибири одновременно с вестью из Соловков.
О Меншикове княжна не скорбела. Не было жалости в ней ни к кому. Все они властолюбы, властохваты, пожирали друг друга, все были обречены. Не пожалела она и Пвана, сына Толстого, которого тоже отправили на Соловки.
Толстой умирал на соломенном матрасе в сырой монастырской темнице. В те же дни его заклятый враг и погубитель Меншиков помирал в промерзлом сибирском городишке Березове.
Антиоха поражало совпадение
С молодой безжалостностью Антиох рассуждал о причудах русской истории. Немудрено, что она непредсказуема, если продажный грек-лекарь может изменить судьбы царствования. Россия могла бы получить наследника из рода Кантемиров, чистых царских кровей, вместо худородных немцев…
— О тщета человеческих сует! — восклицал он. — Ничтожный случай сотрясает империю, могучий князь превращен в бессильного арестанта. «Взвесь Ганнибала, в вожде величайшем найдешь ли ты много фунтов, — декламировал он Ювенала. — И это тот, кого Африка еле вмещала!» Петра также не вместило его время. Теперь-то мы видим, что то был золотой век.
Марии нравилось, что он поклоняется Петру, ревнителю просвещения, науки.
— У Петра были десятки помощников и миллионы противников. Без него враз обездомили науку, она ныне скитается в рубище, сиротой, — говорил он про Академию наук.
Царствие Петра, горевал он, оборвалось в самый решающий момент, перед переходом России к веку искусств и наук. Сумел бы Петр воплотить свои мечты? Что-то смущало Антиоха. Мальчиком он замечал, как кругом боятся Петра. Однажды граф Толстой рассказывал Антиоху, как венециане в своей Венеции веселятся, ни в чем друг друга не задирают, страху не имеют, живут, не оглядываются на своего правителя, «Не то что мы», — с тоской вырвалось у него.
Верность петровскому гению вовлекала Антиоха все сильнее в дворцовую политику. Мария боялась — не могло это хорошо кончиться. К тому же здоровье его стало портиться. Когда он уехал в Лондон, она еженедельно слала ему обстоятельные письма. От него приходили рукописи, она заказывала их писцам и затем раздавала — пьесы, эпиграммы, сатиры — его почитателям.
Затем его перевели послом в Париж. Но он уже тяжело болел, скоротечная чахотка свела его в могилу на взлете таланта. Ему было тридцать шесть лет, он много успел, но еще больше от него ждали.
Похоронив его, Мария уединилась. Она как бы выпала из времени. Более ничего не привязывало ее к жизни. Иногда ее можно было встретить в Петропавловском соборе у гробницы императора. Она появлялась там с цветами в какие-то известные
Во времена Елизаветы о ней вспомнили перед празднованием семидесятипятилетия со дня рождения Петра Великого. Связано это было еще и с тем, что пошли слухи о скрываемом внебрачном сыне императора. Елизавета пригласила княжну к себе, но княжна сказалась больной.
Тогда к ней был послан князь Трубецкой, с подарками. Князя сопровождал историк Миллер.
Весна в тот год была ранней, все уже цвело. Во дворце Кантемиров полно было цветов. Княжна Мария ходила, опираясь на палку. Она усадила Трубецкого напротив себя. Миллер хотел было сесть в гобеленовое кресло, но княжна показала ему на обыкновенное, пояснила, что то кресло петровское. Может быть, это рассердило Миллера, потому что он довольно грубо принялся расспрашивать княжну о ее отношениях с государем. Княжна отвечала свысока, не стоит трогать того, что покоится, много еще остается от великого имени, но совсем не то, что ищут. После этого она беседовала с Трубецким, не обращая внимания на Миллера.
Вслед за Трубецким во дворец Кантемиров стали наезжать иностранцы, прослышавшие о последнем царском романе. Более всего хотели узнать о судьбе ее ребенка. Вели они себя бесцеремонно, княжна запретила их принимать. Двор был недоволен этой шумихой. Удачливей других оказался немец Якоб Штелин. Возможно, он действовал по просьбе канцлера, не исключено, что и с ведома самой императрицы Елизаветы. Разумеется, выступал он от своего имени как член Академии, собиратель сведений о Петре Великом, рекомендованный Нартовым, Бутурлиным, новым фаворитом Елизаветы Петровны.
Матово-смуглое лицо княжны было как бы в трещинках, оно напоминало Штелину старые иконы, безулыбчивое, надменно-отрешенное. Из-под платка виднелись гладко причесанные седые волосы.
Две старушки принесли початую бутылку вина, рюмки, тарелку орехов с изюмом, уселись тут же, позади княжны. Щербатая посуда, старушки в суконных потертых кацавейках, немытые окна. Горел камин. В хрустальной вазе стоял высохший букет. Отовсюду выглядывала бедность.
Штелин пытался представить, какой была княжна в молодости, чем могла привлечь Петра.
Губы старчески поджаты, потеряли чувственность. Профиль же безупречен. Профиль с возрастом мало меняется. Пергаментно-сухая, прозрачная кожа, овал лица уже не овал, а обвал. Под пеплом еще тлел огонь, иногда глаза ее вспыхивали черным блеском, большей же частью слушала его скучливо, пила вино рюмку за рюмкой.
Поскольку он собирает анекдоты о Петре, ему хотелось бы услышать от нее обстоятельства их романа. Об этом много толкуют, однако в своей книге он стремится к точности, и для него великое счастье, что он имеет честь получить сведения из первых рук.