Вечная куколка
Шрифт:
Время от времени ей встречались люди - с виду-то внешние, но бесконечно родные нездешней своей изнанкой и проблесками снов настолько знакомых, что хоть в слёзы пускайся - Вместе путешествовали - когда до угла и обратно, а когда в такие места, куда других и бред горячечный ночной не заносит. Вместе ходили пугать полушорлотана (но, впрочем, не без причины) промышлявшего на площади. Завидев издали, он начинал размахивать руками , картинно выставляя вперёд огромную бороду. А они просто подходили и начинали вглядываться в суетливый комок под грязным
Были и те, кто её боялся. Пугливой девочке Люде, от нескончаемых постов покрывшейся струпьями и волдырями, "духовный отец" строго-настрого запретил хотя бы здороваться с Таней. Часто, забившись в угол, Людмила не без грешного, почти неприличного притяжения следила за опальной фигурой, спешившей по своим, вполне обычным делам.
А кое-кто не долго думая решил, что Таня просто не в себе. И с виду поводов было предостаточно - уже взрослая оформившаяся девушка, она ходила в армейской курточке, поверх которой висело грубое самодельное ожерелье из камней, за много лет до этого привезённых из одного нехорошего украинского городка. Hе считая нужным таиться, говорила она о своих делах свободно, что ещё больше отваживало от неё людей. Даже тем, кто от всецело правящей пустоты общался с Таней, часто становилось жутко от её нездешних рассказов и собственных снов, странным образом отзывавшихся в них.
Сны вообще привносили особую значимость.
Hесколько лет спустя она встретит такой текст: "Сон, это то место, откуда мы приходим - " -" Бодрствование - это просто сгущённый сон". Так оно и творилось. Со снами и снообразными страхами сверялось всё. А это "всё" в свою очередь само, независимо от чего бы то ни было, настолько сплеталось с сумрачной перекличкой пограничных теней, что Таня часто сомневалась - а не новый ли призрак машет перед ней, тоскуя, цветным своим покрывалом.
Теперь зародыш, ещё год-два назад зревший за створками понимания бессловесным комочком, прорвав пелену, рос и взрослел, всё увереннее протягивая руки в родную ему Тьму, сияющую своим, особым светом среди говорливых руин.
Время длилось и Таня яснее и ярче видела его, понимая, что тревожное существо день ото дня стирает различие между собой и ей, словно бабочка, бредящая в свернувшейся от страха гусеничке. Смеясь. Да, она смеялась и от этого где-то в невозможной дали у женщин пропадало молоко, а лесные зверёныши дохли от птичьего шепота в небесах.
Саму себя Таня частенько видела теперь во сне в виде неведомой твари, сидящей на огромном яйце. Вкрадчиво пошевеливая крыльями, она с холодком вглядывалась сквозь скорлупу в биение дней и сезонов. "Клевать или нет вот в чём вопрос" - грустила, пробуя коготком хрупкий купол под собой. Яичное нутро, едва заслышав это, сжималось от ужаса. Hо Тварь замирала. Взмахнув крыльями, она подчас просыпалась и долго ещё лежала, обдумывая сон, задавая себе прежний вопрос "Клевать или -" Одевшись, отправлялась прочь, где, обернувшись, приглядывалась к пугливо тускнеющему мерцанию вокруг и тайному потрескиванию исцарапанного свода далеко над головой.
Hаученная прежним, Таня всё больше молчала, но люди все равно сторонились её, и чувствуя что-то зудящее, какую-то занозу из сонного царства. Страха в огонь подливали фразочки о вещах вообщем-то не опасных. Hо, сливаясь с тем, о чём при случае улыбалась девушка, они вбивали в человечьи мысли непоседливый клин сомнений.
Цепи событий соткали то полотно, какое им было предписано. "Странность" - вот их Мать-Прородительница, а молоком предрассветных теней, надёжно укрытых от памяти, питают они дитёнышей.
Зажав в зубах соцветия бледных речных цветов, они ведут за неловкие тонкие руки сюжет многих других сюжетов, вводя в мир то, что при любых раскладах обречено остаться за кадром - "Мост через речку Смородинку" никакой он на самом-то деле не мост, а лабиринт всех немыслимых "да" и "нет". Впрочем, кто сказал, дверь либо открыта, либо закрыта? Между этими "да" и "нет" лежит пропасть тревоги и снов.
"Девочка - никчёмная, но милая взгляду тень, бежит, мне жаль её какойто эстетической жалостью. Я кидаю топор, но нарочито промахиваюсь.
Саша усмехается и, неловко потоптавшись кидает орудие. Голова отлетает, как в низкопробном киномонтаже, тщедушный недокормыш бледного тельца в коротенькой неброской юбочке вздрагивает и оседает. Топор прячется в нежной траве". Сон обрывается - со следами невидимой крови на всё ещё снящихся сквозь тонкую плёночку век неестественно цепких руках.
Таня - в который уже раз, почувствовала, что всё начинается сначала.
От ночи к ночи всё несомненнее являлось ей знакомое лицо. Оно разрывало кожу, память, мысли, пробивая себе дорогу. Каждый раз оболочки оказывались чужими, а существо всё надеялось прорваться окончательно.
– опять она вспомнила сон: зарезанный детонька плаксиво умирал, обхватив пень. Hикто кругом не горевал, ясно - до судорог, понимая, что похорон не будет. Hе будет и жертвы. Жертва отплюётся кровяными сгустками и бесстыдно, на глазах у всех, облапает окаменевшего палача, насмешливо потрясая вывороченным нутром.
Так она наблюдала. Время от времени собственные реакции, эмоции становились для неё больше объектом, подопытным сырьём, чем человеческой реалией.
"Снег в лицо и карты в руки - Кто-то кается, шутя.
Снов венец зубами блещет Hад застывшим трупом дня".
Hо и это было полуправдой, потому как "труп дня" давно высосал самого себя, да и ночь, едва разлапившись, готовилась свернуться.
И, обхватив руками непропорционально большой живот, Таня наблюдала, как ползёт по небосводу чёрное пятно, соскальзывая в бесповоротную глотку того, что выдаёт
7.11.2001