Вечная мерзлота
Шрифт:
– Здесь прибалты, в основном… – объяснял Грач Егору, стоявшему за штурвалом, – совхоз «Родина». Тут у них один дед сумасшедший жил, ходит и всем правду-матку хлещет! И начальству, и нквдешникам, прямо в глаза: Ироды! Людоеды! Бога на них призывал к Страшному суду! А что сделаешь – псих! Седой, волосы длинные, борода… босой до самых морозов ходил… а говорил складно, вроде, как и не сумасшедший. Да и глаза, нет-нет, а и посмотрит так, хитро… Я его видел!
– Литовцы? – Егор вспоминал свой разговор с Повеласом.
– Да кто их знает, прибалты,
– У них даже язык разный! – не согласился Егор.
– Ну и хрен с ними! Забрали этого деда сумасшедшего, увезли…
– А за что их сослали?
Грач прихлебнул чай, сделал, было, умный вид, чтобы ответить, но потом расслабился и равнодушно произнес:
– Было, значит за что. Сам подумай! За просто так разве потащат в такую даль?!
– Так их вон сколько! Старухи, дети… Они тоже что-то сделали? – Егор глядел ершисто.
– Ты Егор докалякаешься! Больно башковитый, я смотрю! Тебе они что – рулить мешают?! То дело Советской власти, пусть думают, куда этих прибалтов, чего они там натворили.
Егор молчал.
– Это тебе наши кочегары мозги засрали?
– Ничего не засрали! – возмутился боцман. – Вас, Иван Семеныч, как что-нибудь серьезное спросишь, вы сразу…
– Что сразу? – нахмурился Грач.
– Да ничего! Я вас спросил, что сделали маленькие дети Советской власти?
– Ну, это надо! – возмутился старый механик, – я откуда знаю? Я тебе что, райком?! Ты что пристал?!
– А если вас… вот так же… ни за что выселят? Мне тоже нельзя будет спросить? Вдруг мне захочется за вас заступиться?
– Я старый, куда меня выселят? – Грач замолчал, глядя на Енисей. – Ты, Егор, тут аккуратнее… пески впереди, скоро надо будет налево перебивать, а потом уже направо к поселку… Пойду старпома разбужу, скоро его вахта!
– Да я сам, Иван Семеныч, знаки же береговые стоят… – попросил Егор.
Но механик, нахлобучив ушанку, уже вышел из рубки. Егор включил радио. Померанцев починил и рацию, и радио. Повертел ручку настройки, иностранные станции зашипели, заголосили, потом «Маяк» заговорил хорошо слышно и по-русски:
«Израиль подписал временное перемирие с Сирией… Началось строительство Киевского метро, пройдены первые метры проходки, состоялся митинг… На Украине готовятся к сбору озимой пшеницы…
Огромная страна, – думал боцман, разглядывая грязную снежную пробку небольшой тундровой речки, по которой бегал грязный же, еще белый песец, гуси летали, утки, солнце не заходило. Боцман улыбался чему-то, чему и сам не знал, но приятному – жизнь перед ним открывалась громадная и интересная, такая же, какой громадной была его прекрасная Родина. Года через два-три денег подкоплю и поеду в отпуск в Москву, на метро покатаюсь…
Началась небыстрая, независящая от команды «Полярного» работа. Подводили лихтер к поселку, ставили на разгрузку, иногда сами выгружали, за что шла доплата к окладу, но чаще отсыпались, ходили в магазин, если он был, в пекарню… везде было полно девчат. Белокурых,
Погода баловала, было ветрено, солнечно и тепло. Только пару раз поштормило несильно. Наступало лето, рыбы везде было много, и стоила она копейки. За рубкой «Полярного», обернутые марлей от мух, вялились большие куски осетров, десяток метровых стерлядей истекали жиром. Нина Степановна котлеты вертела, жарила-парила. Отъедались вволю.
К середине июля пришли в Сопочную Каргу. Это был последний пункт. Лихтер остался разгружаться, а «Полярный», прихватив на гак тупорылую баржонку с полсотней тонн угля и две большие местные лодки, отправился к речке Тундровая, на другую сторону мелкого и просторного для штормов Енисейского залива.
Шли ходко, вода была чище, чем в Енисее, светло-зеленая, бурун за кормой – белый. Вокруг вполне морские уже пространства волновались. Воздух был плотный и по-заполярному холодный. Дул несильный северо-восток, как раз вбок «Полярному», покачивало изрядно, волны и на палубу доставали. Небольшие льдины и бревна болтались по всей акватории. Впереди на льдине, не видной на поверхности, расположилась бригада чаек, разгуливали среди волн.
– Хорошо бежим! – Белов даже обернулся, чтобы убедиться, что сзади нет лихтера, – сейчас еще лодки сбросим… А-а?! Семеныч?! Хорош у нас буксирчик!
– Дак, как не хорош?! Машина ровненько, легко поет. Прямо, барышня с пальчиками… – Грачу самому понравилось свое сравнение, повернулся к капитану: – У немцев в Дорофеевском рыбы хорошей возьмем! Там совхоз «Карла Маркса», а мы с Гюнтером кунаки! Немцы лучше всех рыбу солят! Я раньше думал, они, мол, с Волги, и поэтому с рыбой так. А как-то разговорились с Гюнтером, а он смеется – мы, говорит, в заволжских степях жили – самые лапотные крестьяне, у нас даже плавать не все умеют.
Белов внимательно присматривался к чему-то впереди. Руку на машинный телеграф положил, как будто раздумывал – потянуть-нет, но вот перекинул сначала на малый, и тут же на стоп. И, подумав секунду – на задний ход. Сам быстро выкручивал штурвал.
– Что такое? – Иван Семеныч сполз с высокого стула и щурясь, сунулся к самому окну.
– Мель, или торос такой? – капитан напряженно глядел вперед.
Грач вышел из рубки, рукой прикрылся от солнца:
– Льдина, Сан Саныч, морская. Не дай Бог в такую влететь…
К речке Тундровая добрались без приключений. Подходили на самом малом, на носу и по правому борту работал с лотом матрос Климов. Резко забрасывал гирьку вперед по ходу судна. Тонкий, размеченный саженями и полсаженями линь, быстро уходил в глубину.
– Четыре! – кричал Климов, обернувшись к рубке.
Это означало, что под корпусом восемь метров – старпом вел буксир по едва заметной струе, которую давала втекающая в залив Тундровая. Когда до берега осталось метров триста, Климов выкрикнул: «Три!». Белов застопорил машину и вышел из рубки: