Вечная мерзлота
Шрифт:
– Ты что имеешь в виду? Кого? Отца?
– Нет, я просто… так говорят… Почему так говорят?
– Враг народа это тот, кто бесчеловечными идеями, пропагандой и насилием превращает целый народ в скот, в озверевшее стадо! – Она помолчала, думая, поймет ли он. – Коля, это все сложно, давай потом поговорим. Мы уже долго тут шепчемся.
– Сталин тоже говорит о врагах народа…
Ася только крепко сжала его локоть.
– Почему ты молчишь? Ты не любишь Сталина? Ты никогда не говорила о нем хорошо…
– А
– Я не знаю… Его все любят.
Ася опустила голову, посидела так, потом подняла уставший взгляд на сына, улыбнулась:
– Пойдем домой, я замерзла, у нас есть вареная картошка с очень вкусной квашеной капустой, меня сегодня угостили… К Афанасьевым родственница приехала из деревни, такая огромная тетка – в дверь не проходила, пришлось снимать косяки, представляешь? Я к ним прихожу, а двери нет, и в кухне на двух стульях сидит такая невероятная и веселая тетка. Я тебе теперь много расскажу, я попробую, пойдем.
Ночью Ася сидела за письменным столом с газетой, раскрытой под настольной лампочкой. В Ленинграде шли массовые аресты. С Колей надо было очень серьезно поговорить. Она страшно трусила и совсем уже не рада была, что они заговорили о Гере. Надо срочно все объяснить, предупредить его… – она задумалась, – да-да, это правда! Надо научить его правильно врать.
Она замерла, уставившись в освещенный лампой кружок газеты. Ей предстояло рассказать сыну правду. О жизни, в которой кругом была ложь?
Вспомнился вдруг конвоир в ссылке, простой деревенский парень с обычным, даже добродушным лицом, он толкнул ее прикладом в торчащий живот! Он бил еще не родившегося Колю – сына врага народа! И потом смеялся, когда она схватилась испуганно за живот…
22
– З/к Горчаков, статья пятьдесят восемь, десять, по вашему приказанию прибыл, гражданин начальник. – Горчаков не переступал порога, говорил громко, с тупой покорной интонацией, с какой эту фразу обычно и произносили.
Иванов, на его погонах уже были три звездочки старшего лейтенанта, что-то писал, поднял голову, дождался пока скажет до конца. Кивнул небрежно, чтобы вошел. На лице обычное презрительно-брезгливое выражение. Он все-таки считал себя самым умным. Выдающимся здесь – книжки читал, спортом занимался, не курил, не пил, не матерился. Георгий Николаевич вошел и остановился в трех шагах перед письменным столом. Начальник особого отдела положил перед собой пухлое дело «Горчакова Г.Н.». Папка была другого цвета, – отметил Горчаков. – Новую завел.
– В Норильск вас запрашивают, гражданин Горчаков… – Иванов смотрел изучающе и не так презрительно, на «вы» назвал… – Из управления геолого-поисковых работ, ваши прежние товарищи вас вызывают. Там же у вас должны быть товарищи, вы руководили… – Он нажимал на слово «товарищи», высматривая что-то
Горчаков глядел по-прежнему с покорной тупостью. Это была неожиданная новость, и как все неожиданное, не нравилась ему. Он думал о санчасти, о своей маленькой комнатке в лазарете, где можно было побыть одному, о сложившейся здесь жизни…
– Я не полечу, гражданин старший лейтенант… – вырвалось у Горчакова наудачу. Он отлично знал, что ничего не решает.
– Я так и думал! – Иванов, просветлев отчего-то лицом, откинулся на спинку стула, за портупейные ремни себя подергал. – Я многое про вас понял, Георгий Николаевич, а почему вы отказываетесь?
Горчаков молчал, наклонив голову. Неделю назад Иванов расспрашивал его о работе в Норильске. Он не запомнил разговора, его и не получилось, только неприятный осадок остался – какой бывает после шмона, когда у тебя роются в тумбочке и вещах.
На белом свете для з/к Горчакова было два Норильска. Один сохранился в памяти, как просто тундра, просто рыбная речка Норилка, палатки под горой Шмидтиха и ничего больше. Ни толп людей в ватниках, ни колючей проволоки, ни конвойных – это была чистая свобода, к которой прилагались разум, руки и надежные товарищи… Теперь же на этом месте стоял другой Норильск. В нем командовали люди, обученные ненавидеть свободу.
Георгий Николаевич с интересом посмотрел на Иванова. Перед ним сидел как раз такой – крепкий, сытый, аккуратный человек, одетый во все казенное, с огромной зарплатой, спецпайком и странной, до неузнаваемости изувеченной совестью. Этот человек не допускал свободы, как явление!
– Я смотрел ваше дело. Вы безусловно талантливый человек, но как вы распорядились вашим талантом?! – старший лейтенант сделал значительную паузу и Горчаков увидел по его лицу, что лейтенант своим талантом распорядился, куда лучше. – Советская власть в тяжелейшие для нее годы учила вас геологии! И что же? Чем вы ей ответили?
Горчаков уже слышал эти слова неделю назад, он вдруг поднял голову, что-то недозволенное для зэка гневно сверкнуло во взгляде, но тут же и погасло:
– Я, гражданин начальник, в отличие от вас, своего дела не видел… Но предполагаю, там моя черная неблагодарность ясно изложена.
– Задело! Иронизируете! В вашем деле все есть, это правда… вам еще придется ответить перед будущими поколениями. Вы наверняка читали Герберта Уэллса? Придет время, люди восстановят все, что было до них и роль каждого будет ясна. И если вы действительно такой великий геолог, как показывают ваши товарищи, то ваших потомков спросят: а почему же он не работал на общее дело? Почему не подставил плечо в трудные для Родины времена?!
Лейтенант поднялся из-за стола. Они были почти одного роста, но Иванов смотрел жестко, сверху вниз. Перед ним сейчас был очень мелкий человечишко.