Вечная молодость графини
Шрифт:
– Тебе больно?
Она коснулась ссадины на лбу. Эта женщина слишком близко, чтобы Адам чувствовал себя в безопасности. Он видит пудру на ее коже. Видит помаду – жирная пленка с трещинами. Видит неровную линию карандаша под нижними веками. Адам не желает смотреть.
– Мне не хотелось причинять тебе боль, – Ольга улыбается. На верхних зубах ее остались красные следы помады. – Но ты сам виноват.
– В чем? – говорить, когда она так близко, сложно.
– В том, что так себя со мной ведешь. Я стараюсь, а ты не замечаешь.
– Я считаю вас ценным работником, который…
–
Адам кивнул. Если он будет соглашаться, то она уйдет. И будет тихо. Спокойно.
У нее руки пахнут больницей.
– А если так, то мы будем действовать. Завтра. Хочешь знать как?
Нет.
– Ты наденешь тот белый костюм, что висит в твоем шкафу. И рубашку цвета слоновой кости. Галстук пусть будет синим. Ты не против? Конечно, нет. Ты же не станешь меня огорчать. Если ты меня огорчишь, тебе снова сделают больно.
Это прямая угроза, на которую следует ответить. Но Адам не знал, как отвечать. А Ольга продолжила:
– Потом ты возьмешь паспорт. И меня. Мы поедем в ЗАГС. Напишем заявление. Поженимся.
– Зачем?
– Затем, что я хочу стать твоей женой.
Подобное желание иррационально, если, конечно, не ставит цель иную, в каковой брак – лишь промежуточное звено.
– Мы поженимся и будем жить долго и счастливо.
– Пока твой любовник не найдет способ меня убить, рассчитывая таким образом сделать тебя богатой вдовой, – Адам, преодолев омерзение, перехватил руку, сдавил запястье, пытаясь оттолкнуть Ольгу. – Однако вы не учли того факта, что, с юридической точки зрения, я не являюсь дееспособной личностью, следовательно не несу ответственности за свои поступки. И любые сделки, совершенные мной, не являются действительными. Более того, любая собственность принадлежит мне лишь номинально.
– Почему – не учли? Учли. Твоя опекунша даст согласие. Зачем ты ей? Молодой самостоятельной девушке, которая очень небрежно относится к своим обязанностям…
Не надо ее слушать. Слова – яд. Слова – лекарство, так считал психиатр и заставлял Адама говорить. А когда Адам молчал, психиатр расстраивался и заставлял Адама пить лекарства. От них голова становилась мутной, тяжелой, и чтобы избавиться от этой тяжести, Адам нарушал молчание.
Может, в том и был высший смысл лечения?
– …и убивать тебя ни к чему, – Ольга обняла, прижалась горячим, мокрым телом, ухватила влажными губами за ухо. – Ты забавный. Я не буду тебя убивать. Я тебя вылечу.
– Дарья…
– А вот Дарья умрет, если попробует вмешаться. Ты меня понял?
Машину Витольд оставил в полукилометре от места, о чем успел пожалеть. Небо, поутру пасмурное, разродилось мокрым снегом. Тяжелые хлопья летели и оседали на пальто кусками ваты, таяли, пропитывая тонкий кашемир и пробираясь под жилет и рубашку. Вскоре ледяные струйки потекли по спине, а в ботинках противно захлюпало. И чем дальше, тем сильнее хлюпало.
Но вот Витольд дошел. Белая стена, кованые ворота с желтым шаром фонаря. Пустота и тишина. Жуть жуткая, от которой ушам стало жарко, а руки в карманах пальто затряслись. Не поздно еще вернуться в машину, прогреть салон и уехать. Да, это лучшее из того, что Витольд может сделать. В конце концов, Алина могла пошутить. Она любит издеваться над другими.
Ворота были открыты. Створки расходились самую малость, а старый замок лежал в грязи. И это было странно. Очень странно. Страх заставил Витольда оцепенеть на долю секунды, а после подтолкнул сделать шаг. И второй. И третий по дорожке.
К слову, дорожка на территории похоронного комплекса была чистой и даже блестела. То тут, то там торчали фонари. Гудел ветер, качали голыми ветками деревья.
Витольд старательно гнал прочь мысли о том, что где-то рядом кладбище, и колумбарий, который, если разобраться, тоже кладбище.
Он все-таки добрался до дома и увидел свет в окне, и заглянул. В комнате, очертания которой терялись в сумраке, были двое. Мужчина – несомненно, Тынин, в этом зеленом халате похожий на хирурга; и светловолосая женщина в строгом черном костюме. Витольд прилип к стеклу. Он смотрел на женщину, которая смотрела на мужчину. На лице ее блуждало странное выражение, которое можно было истолковать и как отчаяние, и как злость. В руках женщина держала свернутые трубочкой бумаги и время от времени принималась постукивать ею по ладони.
Вот женщина, крутанувшись на каблуках, направилась к двери. И стеклопакет, заглушавший иные звуки, пропустил этот раздраженный, скрежещущий звук ее шагов. Мужчина сел на стул и замер, скрестив руки на груди. Он смотрел куда-то вбок, и Витольд, сколько ни терся щекой о стекло, не мог разглядеть, что же находится в дальнем углу.
Стало скучно. И мокро.
Надо идти. Или внутрь, или прочь. Надо…
Хлопнула дверь, и женщина вылетела на порог, стала под козырьком крыши, закурила. Красное пятно ее сигареты мерцало в темноте, бликовал экран мобильника.
– Да? Да, это я, черт бы тебя побрал! Ты же говорил, что только поучишь, а он… на нем же живого места не осталось!
Неприятный голос, совсем как у Галины, когда она начинает поучать.
– Нет, не жалко. Да срать я на него хотела, но что завтра скажут? Ну да, я заплатила! Но увидят такую рожу и поймут, что не… я не психую!
Сигарета вывалилась из пальцев и, прочертив дугу, умерла в луже.
– Все. Я спокойна. Я слушаю тебя. Да. Нет. Она сюда приезжала. И видела. Ну конечно, она его видела! И нам повезет, если ментам заявлять не станет… злая была, как черт.
Женщина двинулась к воротам и шла широко, бодро. Полы ее пальто развевались, шарф мокрой тряпкой прилип к плечу, но она не замечала неудобств. Кто она? И какое отношение имеет к Тынину? И не правильнее ли будет последовать за ней, а не лезть к черту на рога? Витольд мучился сомнениями, и пока он решал, женщина исчезла. Только тихо, ласково заурчал где-то мотор автомобиля.
И Витольд решился. Шмыгнув вдоль стены, он добрался до двери, отряхнулся кое-как и нажал на ручку. Не заперто. В сумерках знакомый по прошлым посещениям холл выглядит совсем иным. Потолок его высок, а стены расступаются, и только мертвые лица с укором глядят на Витольда.