Вечность на двоих
Шрифт:
Мужчины повернулись к своей скромной напарнице, изумившись, что она думает о еде, даже когда их коллега на грани смерти. Снаружи грохот вертолета возвещал об отбытии Ретанкур. Врач не верил, что она вернется с того света, — Адамберг «прочел это в его взгляде.
Комиссар посмотрел на измученные лица своих подчиненных в белом свете фонарей. Нелепая перспектива изысканного ужина в дорогом ресторане представлялась им столь же невозможной, сколь и желанной, — это была другая жизнь, мимолетное видение, где блеск роскоши мог на время возобладать над ужасом.
— Хорошо, Фруасси, — решил Адамберг. — Встречаемся в «Розе
— Лавуазье, как тот Лавуазье, очень просто.
XLIX
Вейренк приехал в Париж не для того, чтобы совать свой нос в проблемы уголовного розыска. Но в полдесятого вечера, давно уже покончив с больничным ужином, он никак не мог сосредоточиться на фильме. В сердцах он схватил пульт и выключил телевизор. Приподняв ногу, он сел на край кровати, схватил костыль и, осторожно ступая, двинулся к телефонному аппарату, висевшему на стене в коридоре.
— Майор Данглар? Вейренк де Бильк. Какие новости?
— Мы нашли ее в 38 километрах от Парижа, следуя за котом.
— Не понимаю.
— Боже мой, коту не терпелось найти Ретанкур.
— Ясно, — сказал Вейренк, чувствуя, что майор сейчас взорвется.
— Она находится между жизнью и смертью, мы едем в Дурдан. У нее паралетальная летаргия.
— Вы не могли бы мне хоть что-то объяснить, майор? Я должен знать.
«Зачем, интересно?» — подумал Данглар.
Вейренк выслушал рассказ майора, гораздо менее упорядоченный, чем обычно, и повесил трубку. Он положил руку на раненое бедро и, проверяя кончиками пальцев остроту боли, вообразил себе Адамберга, склонившегося над Ретанкур в отчаянной попытке вдохнуть в нее жизнь.
«С той, что недавно вас избавила от муки,
На веки вечные вы будете в разлуке.
Но не вверяйтесь ни печали, ни докуке,
Вас боги милуют — они опустят луки,
Забудут мстительность и к вам протянут руки,
Чтить избавителя — вот благость их науки».
— Мы еще не спим? Какие мы непослушные, — сказала медсестра, беря его под руку.
L
Вцепившись руками в простыни, Адамберг стоял над постелью Ретанкур, а она все никак не хотела дышать. Врачи кололи, чистили, откачивали, но никаких изменений в состоянии лейтенанта не наблюдалось. Правда, сестры помыли ее с ног до головы, подстригли и обработали волосы, зараженные вшами. Собаки, само собой. Монитор над кроватью подавал слабые сигналы жизни, но Адамберг предпочитал на него не смотреть, вдруг зеленая линия станет совсем ровной.
Врач потянул Адамберга за рукав и отвел его в сторону:
— Идите к ним, поешьте, подумайте о чем-нибудь другом. Здесь вам нечего делать, комиссар. Ей нужен отдых.
— Она не отдыхает, доктор. Она умирает.
Врач отвел глаза.
— Да, похвастаться нечем, — согласился он. — Новаксон, транквилизатор, впрыснутый в больших дозах, полностью парализовал организм. Нервная система на пределе, сердце пока держится — неизвестно как. Странно, что она еще жива. Но если даже мы ее спасем, я не уверен, что она сохранит свои умственные способности. Кровь, скажем так, снабжает мозг по минимуму. От судьбы не уйдешь, смиритесь.
— Неделю назад, — сказал Адамберг, с трудом разжимая челюсти, — я спас парня, которому судьбой было назначено погибнуть. Судьбы нет. Она до сих пор продержалась, не сдастся и сейчас. Вот увидите, этот случай войдет в анналы медицины.
— Идите к своим. Она может пролежать в таком состоянии не один день. Я позову вас, если что.
— А нельзя все вынуть, почистить и вставить обратно?
— Нет, нельзя.
— Извините, доктор, — сказал Адамберг, отпуская его руку.
Он вернулся к кровати, запустил пальцы в подстриженные волосы Ретанкур.
— Я скоро вернусь, Виолетта, — сказал он.
Так Ретанкур всегда говорила коту перед уходом, чтобы он не волновался.
Безудержное и дурашливое веселье, царившее в ресторане, приличествовало бы скорее празднованию дня рождения, чем ужину полицейских, умиравших от беспокойства. Адамберг постоял в дверях, глядя на них сквозь отблески свечей. В этом освещении его подчиненные казались обманчиво красивыми, они сидели, положив локти на белую скатерть, передавали друг другу бокалы, обмениваясь идиотскими шутками… Ну и ладно, тем лучше, он, собственно, и рассчитывал, что они используют на всю катушку эту паузу вне времени и пространства, прекрасно сознавая, что долго она не продлится. Адамберг опасался, что своим появлением он разрушит их хрупкую радость, за которой так явно просвечивала общая тревога. Он подошел к ним, выдавив из себя улыбку.
— Ей лучше, — сказал он, садясь. — Передайте мне тарелку.
Даже ему, хотя душой он был с неподвижной Ретанкур, ужин, вино и смех вокруг принесли некоторое облегчение. Адамберг никогда не умел участвовать в коллективных и уж подавно — в праздничных трапезах, не будучи способным на остроумные реплики и мимолетные шутки. Снисходительно взирая на непоседливых коллег, он чувствовал себя посторонним зрителем, козликом, глазеющим на поезд, проносящийся по долине. Как ни странно, в такие моменты Фруасси была на высоте — ей на помощь приходили жратва и отчаянный юмор, наличие которого в рабочее время нельзя было даже заподозрить. Адамберг плыл по воле волн, не спуская глаз с экрана своего мобильника. Который зазвонил без двадцати двенадцать.
— Она угасает, — заявил доктор Лавуазье. — Мы очень рассчитываем на полное переливание крови, это наша последняя надежда. Но у нее вторая группа, резус отрицательный, а наши запасы, как назло, были израсходованы вчера на пострадавшего в дорожной аварии.
— А доноры, доктор?
— Донор у нас всего один, а нужны минимум трое. Два других в отъезде. Пасхальные каникулы, комиссар, весь город выехал на природу. К сожалению, пока мы найдем доноров в других центрах, будет поздно.
За столом все разом смолкли, заметив, как побледнел Адамберг. Комиссар выбежал из зала, Эсталер — за ним. Через несколько мгновений молодой человек вернулся и рухнул на стул.
— Срочное переливание крови, — сказал он. — Вторая группа, резус отрицательный, но у них нет доноров.
Адамберг, с которого градом лил пот, вошел в белоснежную палату, где единственный в Дурдане донор со второй группой и отрицательным резусом заканчивал переливание. Ему показалось, что щеки Ретанкур посинели еще больше.
— Первая группа, универсальный донор, — сказал он врачу, снимая пиджак.
— Очень кстати, занимайте его место.
— Я выпил два бокала вина.
— Плевать, тут не до жиру.