Вечность на двоих
Шрифт:
Через четверть часа Адамберг ощутил, как его кровь из отяжелевшей от жгута руки перетекает в тело Ретанкур. Лежа на спине рядом с ней, он всматривался в ее лицо, надеясь уловить признаки возвращения к жизни. Сделай так, чтобы. Но напрасно он изо всех сил молился третьей деве, крови у него было не больше, чем у любого другого. А врач сказал — нужны три. Три донора. Как три девы. Три. Три.
У него начала кружиться голова — он так толком и не поел. Он не без удовольствия отдался головокружению, чувствуя, как нить его мыслей начинает ускользать от него. Он заставлял себя всматриваться в лицо Ретанкур,
— Вы как, ничего? — спросил врач. — Голова не кружится?
Адамберг показал знаком, что нет, и вернулся в мир затуманенных мыслей. Белокурые и золотистые пряди в волосах Ретанкур, в живой силе девственниц. То есть его коллега — не без усилия подсчитал он — покрасилась в декабре или январе, поскольку светлые волосы уже успели отрасти на два-три сантиметра, что за блажь, право слово, посреди зимы, а он ничего и не заметил. Он вот потерял отца, при чем тут это. Ему показалось, что губы Ретанкур дрогнули, но ему плохо было видно — может, она хотела что-то ему сказать, поговорить о живой силе, выросшей у нее на голове, как рожки у козликов. Господи, живая сила. Издалека до него донесся голос врача.
— Стоп, — произнес голос доктора Ларибуазье или как его там. — Нам не нужны два мертвеца вместо одного. Больше мы из него выкачать не можем.
В холле клиники какой-то мужчина настойчиво расспрашивал дежурную администраторшу:
— Где Виолетта Ретанкур?
— К ней нельзя.
— У меня первая группа крови, я универсальный донор.
— Она в реанимации, — сказала женщина, немедленно вставая. — Я вас провожу.
Адамберг говорил сам с собой, пока ему снимали жгут. Чьи-то руки подняли его, поднесли стакан со сладкой водой и сделали укол в другую руку. Дверь распахнулась, и в палату вбежал одетый в кожу верзила.
— Лейтенант Ноэль, — сказал верзила. — Первая группа.
LI
Перед входом в клинику, словно бросая вызов унылому бетонному пейзажу, разбили небольшой скверик, который всем своим видом говорил, что цветочки и листочки еще никогда никому не помешали. В своих бесконечных хождениях туда-сюда Адамберг заприметил этот оазис доброй воли размером в пятнадцать квадратных метров, с двумя скамейками и пятью кадками вокруг фонтана. Было два часа ночи, и Адамберг, которого вернули к жизни, накормив и накачав сахаром, отдыхал под журчание струй. Он знал, что средневековые монахи еще раньше него догадались использовать этот благотворный звук в успокоительных целях. После того как Ноэль завершил переливание, они встали по обе стороны кровати Ретанкур, уставившись на ее массивное тело, словно наблюдали за опасным химическим опытом.
— Пошло, — говорил Ноэль.
— Еще нет, — отвечал врач.
Время от времени нетерпеливый Ноэль зачем-то дергал Ретанкур за руку, надеясь, видимо, ускорить процесс, взболтать кровь, запустить систему, завести мотор.
— Ну, блин, давай, толстуха, — бормотал он, — пошевеливайся, черт побери.
Ноэля буквально трясло, он сновал вокруг кровати, ни на секунду не прекращая говорить и жестикулировать, растирал ступни Ретанкур, чтобы согреть их, потом руки, проверял капельницу, теребил ей волосы.
— Это ничего не даст, — не выдержал наконец Лавуазье.
Монитор показал ускорение сердечного ритма.
— Наконец-то, — сказал врач, словно объявляя о прибытии поезда.
— Ну, толстуха, жми, — повторил Ноэль, наверное, в десятый раз.
— Будем надеяться, — сказал Лавуазье с невольной грубостью медика, — что она не проснется идиоткой.
Ретанкур с усилием открыла глаза, обратив пустой голубой взгляд к потолку.
— Как ее зовут? Имя? — спросил Лавуазье.
— Виолетта, — сказал Адамберг.
— Как цветок, [12] — подтвердил Ноэль.
Лавуазье присел на кровать, повернул к себе лицо Ретанкур и схватил ее за руку.
— Вас зовут Виолетта? — спросил он. — Если да, то моргните.
— Ну, толстуха, — сказал Ноэль.
— Не подсказывайте, Ноэль, — сказал комиссар.
— При чем тут это, подсказывайте — не подсказывайте, — измученно сказал врач. — Она должна понять вопрос. Замолчите вы, черт побери, дайте ей сосредоточиться. Вас зовут Виолетта?
12
Violette (фр.) — фиалка.
Прошло секунд десять, пока Ретанкур совершенно очевидно моргнула в ответ.
— Она понимает, — сказал Лавуазье.
— Конечно, понимает, — отозвался Ноэль. — Вы потруднее ничего спросить не можете?
— Это и так достаточно трудный вопрос для тех, кто возвращается с того света.
— Мне кажется, мы тут лишние, — сказал Адамберг.
В отличие от комиссара Ноэль не способен был вслушиваться в журчание фонтана. Он ходил взад-вперед, словно зверь в клетке, и Адамберг, глядя на него, подумал, что скверик напоминает арену цирка, подсвеченную снизу синими лучами прожекторов.
— Кто вас предупредил, лейтенант?
— Эсталер позвонил из ресторана. Он знал, что я универсальный донор. Этот парень все про всех помнит. Кто кладет сахар в кофе, какая у кого группа крови. Расскажите, как все было, а то у меня концы с концами не сходятся.
Перескакивая с одного на другое, Адамберг обрисовал недостающие Ноэлю элементы общей картины, начиная с того момента, как тот ушел полетать с чайками. Как ни странно, будучи примитивным позитивистом, лейтенант дважды заставил его повторить рецепт из «De Sanctis reliquis», резко воспротивился идее Адамберга отказаться от поисков третьей девственницы и ни разу не прошелся на тему кошачьей косточки и живой силы.
— Не можем же мы сидеть сложа руки и ждать, пока этой девице что-нибудь впрыснут.
— Я наверняка ошибся, сочтя, что третья девушка уже выбрана.
— Почему?
— Я думаю, убийца остановила свой выбор на Ретанкур.
— Это абсурд, — Ноэль прервал на секунду свое круговое движение.
— Почему? Она отвечает требованиям рецепта.
В темноте Ноэль посмотрел на Адамберга:
— В том случае, если Ретанкур девственница.
— Думаю, так оно и есть.
— А я не думаю.