Вечнозеленое поле жизни
Шрифт:
Большую моральную поддержку мне оказывал генеральный директор завода телевизоров «Электрон» Степан Остапович Петровский. Материальную он оказывал по долгу службы, поскольку завод непосредственно шефствовал над нами, там мы получали доплаты. Несмотря на такое отчество, он был русским. Строил этот завод и там остался. Говорил:
– Валентин, знаешь, когда я строил, сколько было мне предупреждений и угроз. Однако я же выжил и живу здесь. И теперь уже никаких проблем нет, я являюсь своим человеком.
Обставил Петровский мне квартиру мебелью, сделал пропуск на завод, там давали
Но тут в сезоне семьдесят четвертого года команда, «к несчастью», заиграла, пошла в десятку. И мне стали приходить записки другого рода, причем в директивной форме. В перерыве: «Снимите этого, поставьте того, плохо у вас играет центральный. Поставьте Жирова». Жиров очень нравился секретарю. А ведь до этого мне не мешали.
И тогда я сказал:
– Степан Остапович, надо мне заканчивать.
Словом, пришлось расстаться. Хотя с ребятами, повторяю, отношения были прекрасные. На следующий год я приезжал во Львов с ЦСКА, с Тарасовым. Встречался, обнимался с соперниками у всех на глазах. Анатолий Владимирович поглядывал на это с неодобрением. Но сыграли мы очень хорошо, хоть и ничья была. Тарасов успокоился:
– Валентин, ты заслужил рюмку коньяка, заходи.
Мы выпили по рюмке коньяка, он говорит: «Ложимся спать».
А наутро улетать, я в аэропорту к Капличному подхожу и говорю: «Володь, дай семечек». Ждали посадку на самолет. Он мне дал, я хожу, грызу. Тарасов отзывает и начинает отчитывать:
– Валентин, я так сожалею, что выпил с вами вчера рюмку коньяку. Вы дали игрокам повод подумать, что вы сегодня закусываете.
12. Молодой лейтенант
Так уж получилось, что в 1975 году в мою жизнь буквально ворвался Анатолий Владимирович Тарасов. На двадцать лет он стал моим отцом, наставником и просто близким другом.
Мы с ним жили в соседних подъездах, до моего отъезда встречались на уровне: «Здравствуй, как дела, до свидания». А после возвращения из Львова он меня первым успокоил:
– Чего ты переживаешь? И меня снимали, всех снимали. Снимают только хороших тренеров, плохие обычно остаются. Спорная фраза, но приятно услышать ее из уст великого тренера. Месяца три я привыкал к дому после четырехлетнего отсутствия, а где-то перед Новым годом, мы встретились с Тарасовым во дворе, возле его «Волги». Он признавал только «Волгу», даже позже никаких иномарок. Говорил, если что-нибудь в ней сломается, сунешь туда любую железяку, и машина поехала. Тарасов меня и спрашивает:
– Как дела, Валентин? По работе не скучаешь?
– Да нет, Анатолий Владимирович. Все нормально. В семью приехал, хоть немного отдохну.
– А я хочу с тобой поговорить. Зайди ко мне завтра часов в семь.
Я вслух прикидываю:
– Хорошо, в семь часов… значит, у меня там встреча в три, в четыре я должен… Он перебивает:
– Какая встреча?! В семь утра.
Это невыносимая черта характера Тарасова, одна из многих. Ложился спать он рано, зато вставал в шесть. И утром для него считалось все, что с шести до семи.
Звонишь ему в девять часов утра, говоришь: «Анатолий Владимирович, с добрым утром!» А он отвечает:
– Молодой человек, какое утро?! День давно на дворе.
Очень любил вызывать на работу к шести утра, до открытия метро. В Архангельском это еще нормально. А как в Москве, да у кого нет машины?
Короче, пришел я к нему в семь. Он заявляет:
– Валентин, меня назначили старшим тренером ЦСКА, хочу тебе предложить пост помощника. Это ни в коем случае не таскать мячи, не ставить фишки, как у вас положено второму тренеру, на это есть администратор, а творчество. Работать будем вдвоем.
– Почему вдвоем? Должны же быть начальник команды, старший тренер, тренер дубля, помощник?
– Дело вот в чем: когда людей много, не знаешь, кто кого предал. То ли первый, то ли второй. Каждое лишнее лицо – источник предательства. А так мы вдвоем. Я, начальник, и старший тренер, ты – тренер основы и дубля. Будем знать, кто кого предал.
Мудро.
– Анатолий Владимирович, сутки надо мне подумать, с семьей посоветоваться.
– Давай думай.
Я знал, что у него есть целый список помощников, предложенный руководством. Там были Гринин, Башашкин, Алик Шестернев уже закончил играть. Сам Тарасов потом объяснял, почему выбор пал не меня. «Я в душах хорошо разбираюсь, если человек смотрит в глаза, значит, это человек честный и порядочный. Если глаза отвел, ты меня с этим человеком лучше не знакомь. Значит, прохиндей». Не подумайте, что Толя Башашкин или Алик Шестернев – прохиндеи. Просто, мы с Тарасовым часто сталкивались у подъезда, иной раз на футбольные темы обменивались мнениями, и он, видимо, решил, что от добра добра не ищут.
Самого Тарасова назначили довольно оригинально. Его тогда отстранили от хоккея, он по существу был без работы, но продолжал поддерживать близкие отношения с маршалом Гречко. Вместе играли в теннис. Министр решил с ним посоветоваться по поводу назначения Боброва. А Тарасов ответил, что не считает Всеволода Михайловича большим тренером в футболе. Он – прекрасный игрок, прекрасный хоккеист, футболист, которого лет сто не будет. Но это дело не поправит. Гречко в сердцах и бросил:
– А мне некого больше назначать, тогда давай, бери сам.
– А что, и возьму, – ответил Тарасов.
Он ведь тренировал когда-то футбольный ВВС, еще, лет за пять до моего прихода. Взялся работать с командой с общей идеей перестроить футбол по хоккейному пути, сделать быстрее, интереснее. Его назначение было сенсацией, громом среди ясного неба. Вся Москва поднялась, кричат: «Тарасов, Тарасов!» Он на слуху, великий в хоккее. Старостин Николай Петрович говорил: «Не дай Бог, у Тольки что-нибудь получится. Схарчуют нас всех, весь футбол. Нас вместе за то, что шли не по той линии». Все потом очень обрадовались…