Вечные каникулы
Шрифт:
Грант прослужил с этими людьми несколько лет. Они повидали ужасные вещи; пережили битву на Сомме, потеряли множество друзей и товарищей, ползали по грязи и крови до такого изнеможения, что я и представить не могу. Но они доверяли друг другу, даже любили друг друга, как могут только люди, которые рискуют друг ради друга жизнью.
И, вот, когда Снид приказал атаковать пулемётное гнездо в лоб — план, который предполагал в равной степени славу и бесспорную и бессмысленную смерть — Грант попытался его отговорить. Можно обойти расчёт, сказал он, подобраться под покровом темноты и забросать гранатами. Просто, эффективно и никакого
Снид ничего не желал слушать. Он обвинил Гранта в трусости. Поднялся крик, вмешались рядовые, и Снид, внезапно испугавшись, достал револьвер «Уэбли» и пригрозил казнить Гранта за дезертирство перед лицом врага. Глядя в ствол револьвера, Грант отступил. Он извинился и, как было приказано, принялся готовиться к штурму.
А потом, когда все приготовились к атаке, Грант выстрелил Сниду в спину.
Немецкая позиция была взята, а Снида записали, как единственного погибшего в ходе боя. Грант спас жизни своих людей единственным возможным для него способом. Это было проявление героизма перед лицом настолько глупого руководства, что и представить сложно.
Однако Грант не мог дальше жить, зная, что он сотворил. Он сдался вышестоящему офицеру, полностью сознался и следующим утром, на рассвете, был казнён.
Имя Гранта было вычеркнуто из всех памятных списков, как и было принято поступать с трусами и предателями. Его лишь внесли в список погибших в школе святого Марка, и лишь после того, как один из выживших изложил всю историю Гранта действовавшему на тот момент директору.
Я задумался, сколько ещё погибших учеников школы святого Марка не внесли ни в какие списки. Сколько из них казнили на рассвете за трусость, пока те дёргались и тряслись от контузии; скольких расстреляли на месте, потому что они отказались навстречу очевидной и бессмысленной смерти; скольких казнили за отказ исполнят приказы идиотов из высшего общества, которые пытались штурмовать окопавшиеся и ощетинившиеся пулемётами армии так, словно те были зулусами с копьями.
Хаммонд пытался увековечить память мальчиков, которые умерли во время Отбора, но кто станет писать имена и чтить тех, кто выжил? Кто запишет на доске имя Петтса, или Белчера, или Уильямса, или всех тех мальчишек, погибших в очередной бессмысленной войне, потому что иного выбора, кроме как сражаться у них не было?
Кто запишет имя Мака?
Кто запишет моё имя?
Когда я поднял оружие и навёл его на человека, который самопровозгласил себя вождём, я прекрасно понял, что чувствовал Грант более века назад. Я ощущал гнев и негодование человека, которого заставили исполнять жестокие трусливые и неправильные. Я ощущал праведный гнев человека, который верил в справедливость и честь, попранные правителем, которого волновала лишь власть. Я ощущал отчаяние человека, который жаждал мира, но был вынужден прибегать к насилию из-за безумия других.
Я понял, что дни, когда я исполнял чужие приказы, сочтены.
Так что я поднял оружие и выстрелил в этого этого ублюдка.
Глава двенадцатая
Мак не упал. Пуля попала ему в левое предплечье. Целился я не туда, но руки тряслись так, что мне повезло, что я вообще попал. Почему я не мог быть, как Грант; хладнокровным под давлением, спокойным и безжалостным?
Мы переглянулись, оба не зная, что делать. Рана в руке начала кровоточить. Он поднял оружие, чтобы
— Бросай! — выкрикнул Чешир, вскидывая оружие и прикрывая меня.
Я стоял на месте, смотрел на Мака, тот упал на спину, и сидел на полу, опершись на диван. Он бросил оружие и попытался заткнуть рану, чтобы та перестала кровоточить, но ни одна из его рук не могла нормально работать.
Нортон подошёл к Чеширу, вытянул руку и осторожно опустил его ладонь с пистолетом.
— Оставь его, — произнёс он.
За последние несколько месяцев я убил троих. Одно я мог списать, как убийство во спасение. Второе я совершил, чтобы не быть убитым самому. Третье произошло в горячке боя. Однако стрельба в Мака без предупреждения, без явной угрозы с его стороны, хладнокровно… это другое. Я больше не был уверен в собственной мотивации. Стрелял ли я в него, чтобы спасти школу? Мстил ли я за Матрону и Бейтса? Или я казнил его за то, что он сделал со мной, за то, что заставлял делать?
Я взглянул на дымящийся «Браунинг» в своей правой руке. Я никак не мог понять, как он там оказался. Я же ненавижу оружие, подумал я. Как так вышло, что оно ощущается настолько естественно? С каких пор я стал человеком, который ходит с оружием? Я расслабил пальцы и пистолет упал на пол.
Мак ёрзал, пытаясь найти способ заткнуть раны. Он беспомощно взмахивал и дёргал руками.
Я сполз на пол, чтобы быть на одном уровне с Маком.
— Пока ещё не болит, но скоро будет, — произнёс я. — В данный момент в твоём теле столько адреналина, что он не позволяет тебе ощутить боль. Я не уверен до конца, но могу предположить, что ты умрёшь, не ощутив её. Больно будет, если ты выживешь и исцелишься.
Он посмотрел на меня. Если я и ожидал смущение или страх, я был разочарован. Была только ярость.
— Трус ебаный, — произнёс Мак. — Жалкий, слабый, тупой ебаный трус.
Шум снаружи стих, едва я спустил курок. Я слышал, как вниз по лестнице бежали люди. Скорее всего, у дверей оставили охрану, но на данный момент внутрь проникнуть никто не пытался.
— Что, вообще, происходит? — спросил Чешир.
— Считай это переворотом, — произнёс Нортон, садясь в кресло. — Передай мне скатерть, пожалуйста.
Чешир стянул со стола скатерть и принялся помогать Нортону перевязывать рану.
— Почему сейчас? — спросил Мак. — Зачем ждать, пока мы не останемся одни в ловушке, и скорее всего, всё равно умрём? Какой, блядь, смысл всё устраивать прямо сейчас?
На этот мне ответить было нечем.
— Я скажу тебе, если позволишь, — произнёс Мак. — Полагаю… — Он прервался и зашёлся в сильном кашле. — Полагаю, ты надеялся, что они всё сделают за тебя.
— Возможно, — не стал возражать я.
— Трус, — повторил Мак. — Я изложил тебе правила. Рассказал, как всё работает. Хочешь от меня избавиться, блядь, брось мне вызов, как мужчина.
— Как ты бросил вызов Бейтсу?
— Бейтс был слаб. Он не понимал, не заслужил уважения. Я думал, ты понял. Думал, до тебя дошло.
— Дошло, просто я не этого не принял. Если бы я играл по-твоему, по твоим правилам, я бы оказался по горло в говне, если бы принял всю эту херню про сильного вождя племени, — сказал я. — Если бы я вызвал тебя и доказал, что я более суровый засранец, это значило бы, что я пригласил другого крутого пидора сбросить меня.