Вечные следы
Шрифт:
«Не бойтесь бледности похода Николая Николаевича, — убеждает Штейнгель Пущина. — На Восточном океане, или лучше на Тихом море, гам могут со временем совершиться великие события под русским флагом — и он будет все-таки началоположником…»
И снова письмо Пущину и очень важное сообщение о нем: китайские мандарины — «соседи» — беспокоятся, делают запрос на Кяхту: правда ли, что Муравьев уже проплыл Амур? «После утвердительного ответа замолчали».
Через месяц Пущин опять распечатывает новое письмо из Тобольска. На этот раз Штейнгель пишет:
«…О нашем Востоке, Амуре, Камчатке, Америке очень часто помышляю. Мне кажется, можно было бы усилить Путятина
Не забудьте, что Штейнгелю в 1854 году шел семьдесят второй год. В такую пору жизни, когда слабеет сердце, тускнеют орлиные глаза моряка, болит натруженное каторгой тело, Штейнгель с юношеским восторгом спешит известить друга о своем восхищении событиями на Камчатке:
«…Вероятно, вы теперь от самого героя, князя Максутова, знаете, чем ознаменовался английский поиск на Камчатке, и уже, конечно, обстоятельнее нас, и, верно, порадовались. Я той веры, что на Амуре должен быть флот и тогда Англия поплатится китайской и индейскою торговлею. Положим, что это случится и после дождичка в четверг, но мне так сдается, что этот дождик не запоздает…»
3
«Винтовик» — винтовой пароход.
Так престарелый Штейнгель и тоже седой Пущин, которому шел тогда шестой десяток, с юным пылом воспринимали вести с Амура и далекого, но родного их сердцам полуострова на самом краю России.
Этого, однако, мало. 16 июня в Томске сидел с гусиным пером в руке Гавриил Батеньков, бывший воспитанник «военно-сиротского отделения» в Тобольске, инженер и поэт, узник равелинов, двадцать лет не видевший солнца. Он писал Пущину:
«…Летят, летят на крылах ветряных…»
Или:
«…Плывут, плывут, плывут…»
Кому посвящены эти строки? Лебедям, стаям иных птиц? Нет, Батеньков пишет о движении шилкинской флотилии к устью Амура!
Пущин, сорвав печать с письма Батенькова от 22 августа, прочел:
«Аргонавты совершили свое странствование благополучно и овладели Колхидою… Жду от Свербеича [4] обстоятельной реляции, а сам не берусь анализировать сего Агамемноновского или по крайней мере Пизарровского дела в XIX веке. Это потому, что я довольно пристрастен, по званию не имеющего чина поэта (разумеется, на Геликоне), как к геройству, так и лично к герою. Пошлая проза ничего не выразит, а все же браво!»
4
Речь идет о Н. Д. Свербееве, чиновнике особых поручений при Н. Н. Муравьеве.
Так подслеповатый, почти глухой старик, сидя в Томске, выражал свои чувства в письме к другу и соратнику. Воспитание чувств — большое дело. Неравнодушие, горение Батенькова не случайны, как не случаен и пыл Штейнгеля.
Батеньков вспоминал, что первое, о чем он сам прочел ребенком, было описание Трафальгарской битвы. Работая в Сибири еще при Сперанском, инженер искал пути вокруг Байкала, сделал план топографической съемки Сибири, изучал границу с Китаем, решил задачу прокладки путей к Тихому океану. В кругу декабристов Батеньков предлагал во время восстания превратить ненавистную Петропавловскую крепость в твердыню революции, «поместив в ней городскую стражу и городской совет…». Храбрец, пятнадцать раз раненный в наполеоновскую войну, чудом оставшийся в живых, старик жил в 1854 году за Томском в лесном доме, разводя цветы. Но и тогда не остался равнодушным к судьбам родины.
Те же чувства владели и Сергеем Волконским в Иркутске. Через двадцать дней после того, как Батеньков отослал свое первое письмо в Ялуторовск, на берегу Ангары было написано новое послание Пущину. Таинственный вестник не замедлил доставить и это письмо.
«Ты желаешь знать, что происходит у нас на Востоке; плавание началось 17 мая… плавание и сношение с туземцами благополучное. Дай бог полного успеха предприятию, великого последствиями…» — писал бывший смертник и нерчинский каторжанин.
В конце августа от Волконского пришло новое письмо на имя Матрены Мешалкиной. Нам это имя ничего не говорит, но почему-то жившей в Ялуторовске Мешалкиной сообщалось:
«…Подробно положительно о совершившемся столь удачно плавании не имею достопримечательных сведений, многие возвратились мимоездом и видел их мельком. Но дело велико последствиями…»
Все дело в том, что Матреной Мешалкиной был… сам Пущин.
Декабристам при пересылке писем не раз приходилось прибегать к таким ухищрениям. Матрена Михайловна Мешалкина была прислугой в доме Пущина, и нередко письма шли на ее имя — в том случае, если люди, передававшие их, считались не вполне надежными. Обилие писем к Пущину в 1854 году заставляло его принимать меры предосторожности.
В сентябре в Ялуторовск снова пришло послание из Иркутска. Два моряка из эскадры адмирала Путятина — Савич и Крюднер, остановясь в Ялуторовске, заглянули к Пущину. Вот отрывок из письма Сергея Волконского:
«…Разговор об итоге Амурской экспедиции, о снаряжении и видах новой экспедиции по Амуру, подробные итоги и предположения плавания Путятина и все, что относится до нашей рекодорожной — от устьев Амура до Императорской гавани, — так занимательно, что взял с них слово, чтобы известный стратегический пункт Ялуторовска не миновали и хоть несколько часов у тебя и у вас отдохнули и потешили своими рассказами…»
Итак, Пущин видел участников похода Путятина, беседовал с героем обороны Камчатки (о Максутове подробнее мы скажем ниже). В «стратегический пункт» в Ялуторовске летели не только письма, но и приходили свидетели и участники русских дел на Дальнем Востоке.
Матрену Мешалкину вновь извещает из Иркутска Сергей Трубецкой.
«…Новостей много, — восклицает он. — Генерал приехал, донесение о Амурской экспедиции принято в Питере отлично, награждены Корсаков, Казакевич, Невельской — следующими чинами велено представить всех участвующих, нижним чинам дано по три рубля серебром на человека, дозволено генералу ехать в Петербург и тогда, вероятно, получит награждение — когда поедут неизвестно, поедет ли крестник с ним — неизвестно, но им очень довольны по данному ему поручению — и представили к чину…»
Крестник — не кто иной, как сын Сергея Волконского, Михаил. В то время он находился под начальством губернатора Муравьева. Крестный сын А. Пущина ездил осматривать, поселения на реке Мае и делать обследования тракта от Якутска до порта Аян на Охотском море. В августе Муравьев послал его на Амур для предварительных работ по устройству первых крестьянских поселений вдоль течения великой реки.
Король гавайский оказался прав. Англо-французская эскадра нагрянула на Петропавловск. Завойко и Муравьев успели укрепить столицу Камчатки. Пущин и об этом знал, сидя в Ялуторовске.