Вечный любовник
Шрифт:
Флоретта подумала о простом домике, в котором провел первые месяцы своей жизни ее возлюбленный, с простой крестьянкой-кормилицей, Жанной Фуршад. Над дверью его висит табличка с надписью «Sauvegarde du Roy», [1] которую прибили, когда принц был еще совсем маленьким. Табличка так и остается на прежнем месте во славу Фуршадов, которым очень хочется, чтобы никто из их соседей не забывал, что одна из членов их семьи кормила грудью будущего короля. Они так этим гордятся! И старая Жанна Фуршад все еще держится как королева.
1
«Под
– Это мое молоко сосал принц, – напоминает она тем, кто, по ее мнению, может это забыть. – Это я помогла принцу стать таким мужчиной.
И она, маленькая Флоретта, дочь садовника, тоже будет мужественно держаться и до рождения их ребенка, и после. Надо надеяться, у него будет такой же длинный нос, такой же выступающий подбородок, такие же густые волосы, – все поймут, кто его отец. А насколько больше чести родить сына будущего короля, чем просто кормить его грудью!
– Мой господин, мой господин! – Прозвучавший рядом голос прервал ее сладкие мечтания о будущем. Это был слуга Ла Гошери, которого послали за принцем. Он стоял у самой ограды сада и просто звал принца, чтобы дать ему знать о себе, но не подходить к нему в такой деликатной ситуации.
Генрих остался лежать на траве. Он знал, что это может быть весточка от его матери, и уже готовил оправдания: «А как мой дед? А как брат твоей матери? Я полюбил только одну женщину, а они любили сотни!»
И все-таки к матери он относился с благоговением. Она была единственным человеком, которому удавалось его утихомирить.
Слуга стоял у входа в сад, кланяясь принцу и игнорируя лежащую рядом с ним на траве Флоретту.
– Мой принц, королева приказывает вам явиться без промедления.
Генрих кивнул, с деланным равнодушием слегка зевнул, медленно поднялся и неторопливо направился из сада ко дворцу.
Жанна, королева Наваррская, подняла глаза на сына, когда он вошел в комнату. Ее строгий взгляд сразу определил его расслабленность после недавнего занятия любовью. Такой внешний вид мужчины был для нее не внове – ее собственный отец, ее муж и дядя, должно быть, больше кого-либо в королевстве были охочи до случайных связей. Но, с болью подумала она, не Антуан. Тот слабоват, и они уже долгое время живут порознь. Антуан – другой.
А теперь этот мальчик – ему нет еще и шестнадцати, а он уже связался с женщиной!
Нет, его слабаком назвать никак нельзя. Она вздрогнула, вспомнив лицо молодого Карла, нынешнего короля Франции, которое так легко искажалось яростью; ей нередко приходилось видеть его в припадках гнева, и она сомневалась, что он когда-нибудь достигнет зрелости. Его предшественник на троне, Франциск II, был слабым и умер, не дожив и до двадцати лет. И даже другой Генрих, который должен был наследовать французский трон, хотя и был более здоровым, чем его братья, все же не был тем сыном, которым могла бы гордиться его мать. Жанне не хотелось бы, чтобы ее Генрих пользовался без меры духами, щеголял перед приятелями роскошными одеждами и тряс головой, дабы серьги в его ушах сверкали и звенели. Пусть уж лучше крутит любовь с дочкой садовника, чем это.
– Ну, мой сын? – спросила она. Генрих поцеловал матери руку, а когда поднял голову, его озорные глаза встретились с ее глазами. Конечно, он знал, зачем его позвали, и был готов немедленно принести все возможные извинения, и если бы начал их произносить, то до боли напомнил бы ей ее отца. И Жанна, которая гордилась своей силой, была бы тронута, чего ей совсем не хотелось. Женщине править королевством совсем не просто, враги, окружавшие ее повсюду, заставляли ее держать в узде свои чувства.
– Вы посылали за мной, мама?
– Да, мой сын, я посылала за тобой, и думаю, ты знаешь причину.
– Причин может быть несколько.
Он не имеет достаточного понятия о правилах приличия, решила Жанна. Всегда этот неуместный юмор в самые неподходящие моменты. Принудить его к чему-либо невозможно – таков вердикт французского двора. Королевские дети не были ему достойными соперниками главным образом потому, что сколько бы они ни звали его грубым горным козлом, канальей из Беарна, сколько бы их ни раздражала его манера с пренебрежением относиться к своей одежде и то, что они называли неотесанностью, ему до этого просто не было никакого дела.
У Генриха не было никакого желания ее обижать, потому что, во-первых, она его мать, которую он уважает и, возможно, немного любит; а во-вторых, все-таки королева Наварры. Но и при этом он не проявил особой почтительности.
– Мне горько слышать это.
Снова лучезарная улыбка.
– Это только то, что вы и могли ждать от внука вашего отца.
– Тебе не следует обвинять других в своих не лучших качествах, мой сын. Если ты находишь, что унаследовал то, что нельзя признать хорошим, ты должен бороться с этим, преодолеть это.
– Это было бы слишком трудно – не только для меня, но и для моей подруги по наслаждениям.
– Генрих, я вынуждена просить тебя вспомнить, с кем ты говоришь.
– Мама, я никогда об этом не забываю, но ты мудрая женщина и хорошо меня знаешь.
– Эта связь с дочкой садовника…
– Милашка Флоретта… – пробормотал он. Ее лицо приняло строгое выражение.
– Оставь свое легкомыслие, – сказала она. – Да будет тебе известно, эта история вызвала крайнее мое неудовольствие. Тебе следует знать, что по дворцу распространяются слухи. В Нераке только об этом и судачат, а скоро начнут говорить в Беарне, потом и в Париже…
– Лестно подумать, что мои дела станут предметом внимания великого французского двора.
– Не воображай, что они станут тебе аплодировать, мой сын. Там будут насмехаться. И знаешь, что скажут? «А что еще можно было ждать от этого неотесанного беарнца? Дочка садовника – это как раз для него!»
– Кажется, я слышу высокомерные интонации мадам Марго. Такого комментария можно ждать только от нее.
– Не вижу повода для самодовольства. Принцесса Маргарита – а я бы предпочла называть ее настоящим именем – может в один прекрасный день стать твоей женой.