Вечный огонь
Шрифт:
Построение было необычное, нервное. Эта нервозность чувствовалась во всем – в лицах взводных, в напряженном, слитном шорохе сапог по залитому солнцем плацу, в том, каким тяжелым мраком были налиты глаза обычно веселого старлея Маргелова. И начальник училища, принимавший рапорт, тоже был словно туча. Виктора окликнули по фамилии. Оклик дошел до него, как через вату. Он вышел из строя, четко повернулся к ребятам. Родные лица своего взвода, вот курносый Петька Любимов, вот Осик Брикман из Лепеля, вот Сашка Домбровский, вот полочанин Славик Стремянников, вот Петя Дынга, часто вспоминающий
… – и сейчас, перед строем нашего училища, курсант Шимкевич должен отречься от своего отца, оказавшегося врагом народа и изменником Родины. Вместе с бандой мерзавцев – тухачевских, якиров, уборевичей, корков и других гадов, пробравшихся в стальные ряды РККА, – он готовил свержение Советской власти и убийство нашего любимого вождя, товарища Сталина…
Голос умолк. Было очень-очень тихо, только где-то на улице Горького обиженно прозвенел трамвай.
– Мой отец не враг народа, – чуть слышно произнес Виктор.
– Что? Повтори, – требовательно выговорил особист.
– Мой отец не враг народа!!!
Он выкрикнул это хрипло, почти с ненавистью, глядя прямо перед собой. Начальник училища, комиссар и особист переглянулись. По рядам курсантов пробежал шепоток.
Никто не требовал, чтобы Варвара Петровна Отрекалась от мужа. Она ожидала допросов, пыток – сокамерницы предупредили ее о том, что лучше все сразу подписывать, мужа не спасешь, а себя погубишь. Но, вопреки ожиданиям, ее вызвали из камеры только затем, чтобы огласить приговор. Это случилось в декабре 1937 года.
Трое уставших людей в гимнастерках с нашитыми на обоих рукавах мечами и щитами, тесная душная комнатка, портрет Сталина на стене. К Варваре Петровне придвинули небольшой серый листок бумаги, на котором слева были напечатаны ее имя, отчество, фамилия и год рождения, а справа – слова «5 лет ИТЛ». Ниже было напечатано слово «Ознакомился/лась» и «Место для подписи». Все выглядело мирно, словно ей выдавали кило пшена и просили расписаться в ведомости.
– Что такое ИТЛ? – Варвара Петровна подняла глаза на сидевшего посредине человека с двумя шпалами в петлицах.
– Исправительно-трудовые лагеря, – усталым голосом отозвался тот. – Ознакомились? Распишитесь.
– А… что это вообще? Когда мне предъявят обвинение хоть в чем-то, когда скажут, за что меня взяли? Когда, в конце концов, будет суд?..
Тройка переглянулась и хором обреченно вздохнула. Похоже, вопросы им задавали стандартные, и они устали на них отвечать.
– Это и есть суд, – терпеливо проговорил средний. – Особое совещание приговорило вас к 5 годам ИТЛ. Расписывайтесь.
– За что?..
На этот вопрос тройка отвечать не стала. Терпеливо ждали.
– Расписывайтесь, расписывайтесь, – уныло повторил средний. – Не задерживайте других.
Через неделю эшелон, наполненный осужденными на разные сроки женщинами, уходил с минской товарной станции. Куда везут, не знал никто.
Лагерный товарняк полз медленно, как во время войны. Часто стояли на каких-то запасных путях, отцепляли и прицепляли вагоны. Мимо вагона скрипели по снегу валенки конвоиров. Потом гудел паровоз, лязгали буфера – снова отправление. И так три бесконечные недели, за которые одна женщина в вагоне Варвары Петровны родила, три умерли от холода, а еще одна сошла с ума.
Варвару Петровну миновала эта участь. Она словно оцепенела, сжалась. У Лиды Ващук, жены получившего 10 лет майора-артиллериста из Витебска, чудом сохранился осколочек зеркала: из него на Варвару Петровну мельком глянула полуседая, высохшая женщина с сузившимися карими глазами, чем-то похожая на себя прежнюю, но чем именно, она сама уже не сказала бы. Поезд двигался неровными толчками, словно больной, вокруг плакали, шептались, убивались по прошлому – эшелон был набит женами командиров и политработников, – а она знай лежала себе на своих нарах, уставившись в деревянную стенку, от которой несло ледяным холодом.
Володя. Витька. Двое мужчин, без которых она не представляла свою жизнь. Где теперь муж? Увидятся ли они снова?.. А с Витькой что будет после отчисления из училища?.. Что отчислят, можно не сомневаться, да еще из комсомола наверняка погонят. Иногда по щеке скатывалась одинокая слеза, капала на холодные доски пола. Была жизнь, плохая, хорошая ли, но честная, милая, простая. И вот… за что?
Поезд остановился внезапно, сразу. Конвоиры с грохотом отодвигали двери. Снег, который несся вдоль застывших вагонов, ослепил Варвару Петровну, разом забил ее дыхание. Женщины, щурясь, неловко, боком валились из вагонов прямо в буран, выносили трупы умерших в пути. С трудом различали высоченные столбы, на которых были натянуты редкие нити колючей проволоки. Ни бараков, ни чего другого – пустынное ледяное поле.
– Ну, бабоньки, что приуныли? – весело сказал начальник эшелона, оглядывая строй понурых арестанток. – Будете, значит, своими силами строить себе жилье. Лагерь жен изменников Родины пока только не бумаге существует. А вы, значит, его самое первое население. Смирно!!!
К командующему округом на прием Семен Захарович Куроедов шел не без робости. Все-таки не каждый день доводилось общаться с начальством такого уровня, к тому же Ковалева, приехавшего из Киева, только-только назначили на должность вместо расстрелянного Белова. Кто его знает, как отнесется к просьбе новый командующий. И все-таки шел. Не мог Семен Захарович спокойно спать после того, как с Владимиром Игнатьевичем совершили такую несправедливость. А непосредственное начальство – командиры бригады и дивизии, – только руками махали, когда Куроедов про это заговаривал. В полк, конечно, прислали нового командира, неплохого дельного мужика, майора с Дальнего Востока, да ведь Владимир Игнатьевич особая статья, как же такого можно вычищать из армии? Конечно, врагов народа кругом немало, но не он же…
В приемной у Ковалева пришлось подождать: у командующего сидел начальник штаба округа, тоже новый, Пуркаев. Наконец пропустили. Ковалев за столом, хмурый, с усталым видом просматривал какие-то бумаги.
– У вас минута, товарищ полковой комиссар, – бегло взглянув на Куроедова, произнес он. – Слушаю.
Говорил Семен Захарович быстро, сбивчиво. Лицо Ковалева оставалось неподвижным.
– Значит, ходатайствуете за врага народа? – наконец устало выговорил он и помял ладонью лицо.