Вечный пасьянс (сборник)

Зеленский Борис

— Я все осознал, Генерал! Все будет исполнено, как приказано!

— Вот и славно! Кажется, мы обо всем договорились… Теперь ступай… Мои жеребцы в нетерпении бьют копытами, и пена брызжет с удил! Они научат тебя всему! Помни, седьмая форма допуска дает неограниченные возможности, но и спрашивают за нее неограниченно!

Глава 3

Прошлое: путь

Дорога к цитадели Урзах-Толибага, как и предсказывала Цвобри, была непростой. Эрзам прошел краем Великой Пустоши, где стал нечаянным свидетелем массовой миграции песчаных шипохвостов, тварей свирепых и отчаянно храбрых, потом пристал к каравану купцов из славного города Тульша-Гло и дошел с ними до окраин Срединною Царства. По дороге он любовался исчезнувшим в озере городом Хромых Горемык, дивился пению колокольного ветра на высокогорном

перевале Ойюм-хале, наблюдал диковинные танцы вличакских девственниц в полнолуние и при этом был нещадно бит их суровыми стражами. Дважды покушались на его жизнь, заплатим за это шестью или семью трупами, нищие момумбры, а сколько раз пытались забрать кошель с деньгами не перечесть. Попутный дервиш спел ему «Песнь о Железной башне» и долго катался по земле в приступе безумною хохота, когда услышал от Эрзама, что боец и есть тот, к кому обращался бард. Нарвался Гонэгг и на седую Мать-Убийцу, которая сначала повелела своим «дочерям» отравить незадачливого странника, по простоте душенной забредшего на заброшенное кладбище, но, заметив Медленную рубашку, помиловала и оказала честь снизойти до беседы с ее обладателем, а потом приказала в знак приобщения вытатуировать на его груди пять перстов Пророчицы — потайной знак, но коему «дочери» прочих кланов Пурпурной Руки обязаны были оказывать поддержку и всемерное содействие но предъявлении. Данное обстоятельство спасло его через шесть дневных переходов, когда Эрзам, понадеявшись на везение, решил поправить пошатнувшееся финансовое положение, для каковой цели уселся за карты в придорожной таверне на оживленном Золишанском тракте. Выиграть он выиграл, да это не устраивало хозяина — одноглазого лодоррца с непроницаемым лицом. Подосланный наемник метнул в везунчика иглу-жужжалку, но Медленная рубашка вновь выручила, явив завсегдатаям знак Пурпурной Руки. Жена лодоррца усовестила супруга, и Эрзам ушел с выигрышем и верой в могущество Цвобри, в свое время заставившей воспользоваться даром исчезнувшей цивилизации Хар-Грун…

Множество приключений испытал Эрзам, прежде чем добрался до Белой Линии, севернее которой снег не таял даже летом, а от Белой Линии он двинулся дальше не пешком, а на полярном ухорогом верблюде. Верблюда он сторговал в селении на краю Харкнейского ледогорья, предварительно выдержав бой с тремя рослыми держателями Меча. Держатели были крепкими парнями, отваги им было не занимать, но они никогда не слышали ни про удар углом изнутри, ни про выпад Тулепа… Седой старик — патриарх селения, завороженный мастерством Эрзама, очень хотел заполучить такого бойца на постоянное жительство: предлагал младшую дочь в жены, сулил показать забытый путь в Золотой лабиринт и долго стращал жуткими рассказами про грозного хозяина Замка Судьбы, но Гонэгг только вежливо благодарил за предложение — прирожденного воина трудно было смутить речами, он уже свыкся с ролью освободителя мира…

Полярный верблюд был приучен к иноходи по ледяной крошке и резво мчал всадника через белое безлюдье. Из-под копыт летела снежная пыль. Глаза верблюда пылали рубиновыми огнями, освещая дорогу. Пронизывающий ветер не переставая дул в лицо. Он забирался под кожаный панцирь и остужал горячую кровь, вымораживал мысли. Десны человека кровоточили, когда, раскачиваясь между горбами, он принимал скудную пищу. Глаза слезились, потому что днем в них попадало слишком много света, отраженного от снега и ледяных торосов. На бороду и усы, отросшие за время странствий, садились снежинки, превращаясь от дыхания в ледяные сосульки, которые время от времени приходилось вычесывать кончиком меча. Эрзам никак не мог приспособиться к опаляющему холоду, но терпел — его гнали вперед честь рода Гонэггов, желание славы и волшебный клюв.

«Звучит неплохо, совсем как титул высокородного, Эрзам из рода Гонэггов — победитель Урзах-Толибага!»— стучало в мозгу как заклинание, когда после первой недели странствия по ледяной пустыне он решился на привал.

Эрзам вытащил из промороженных ножен клинок и поцеловал у основания рукояти. На дымчатом лезвии запеклась кровь из треснувших на морозе губ. И вспомнил боец пахнущие полынью губы Цвобри. Что она делает в этот миг? О чем мечтает? Помнит ли о воине, которого отправила на край света?

Эрзаму не верилось, казалось нереальным, что когда-то, давным-давно, он жадно впивался в ее ненасытные губы… Было ли это? Слишком много разнообразных впечатлений отложилось в памяти за время, прошедшее с момента их расставания, и образ ведьмы ушел в глубь воспоминаний, подернулся дымкой, стал зыбким и туманным. Но как живые вспыхнули

вдруг в снежной пелене ночи темные прохладные глаза с желтыми огоньками…

«Странно, — подумал он, — как это у нее получается? Глаза могут быть или черными — или желтыми, а у Цвобри они одновременно и те, и другие!»

Ответ ускользал. В мозгу тем временем заговорил бестелесный голос, нашептывая странные слова, которые хотелось слушать, и слушать, и слушать… Потом голос уплыл, а телу стало тепло, даже жарко, как от дыхания степного костра, когда расшалившийся ветер-подросток подует в твою сторону. Потом сознание заволокло кровавым туманом — Эрзам заболел.

Полярная горячка не смертельна, но изнуряюща. За ночь у Гонэгга случилось несколько приступов беспамятства, а к утру распухли десны, расшатались зубы, жутко ломило поясницу. При свете Небесного Костра он разглядел на теле мелкие язвочки, прикосновение к которым вызывало нестерпимую боль. Пальцы почернели у ногтей. Казалось бы, надобно повернуть назад, к людям, которые отогреют, напоят целебной ягодной настойкой, но Эрзам и в полузабытье продолжал понукать верблюда.

Через трое суток, которые показались воину месяцем непрерывных страданий, молодой организм сам справился с недугом. Это было чудом — один, без товарищей, без вмешательства лекаря, Эрзам выздоровел.

На радостях, ощутив себя вновь полноправным хозяином собственного тела, он уничтожил недельный запас продовольствия и, несмотря на поклевывание бдительного клюва, разрешил верблюду перейти на самоход: пусть скотина подхарчится диким ягодником, скрытым под глубоким слоем снега…

Еще через сутки их ждало новое испытание. Великолепное чутье верблюда на пустоты под настом дало осечку, и они провалились в полынью, покрытую тоненьким слоем льда и припорошенную сверху недавно выпавшим снегом. Эрзам выкупался в ледяной купели, но не растерялся, ухватился мертвой хваткой за мохнатую гриву и, подбадривая своего единственного товарища самыми ласковыми словами, какие мог придумать, помог ему выбраться на твердый лед. После принудительного купания пришлось раздеться донага и растереться снегом. Одежда моментально застыла на морозе, и пыткой было снова влезать в выстуженное белье… Не обошлось без приятного сюрприза: Медленная рубашка по инерции сохранила тепло человеческого тела, и Эрзам еще раз с благодарностью вспомнил Цвобри.

Со страхом ожидал боец повторения полярной горячки, но судьба на этот раз смилостивилась над ним. А может быть, не судьба? Что-нибудь иное, чему не придумано названия в ограниченном словаре чиульдов?!

Горы возникли перед ним неожиданно, выплыв неясными привидениями из снежной круговерти.

Клюв молчал. Эрзам приближался к цели прямолинейно, как выпущенная из осадного арбалета тяжелая стрела. Но неожиданности не окончились. Издалека послышалось глухое кваканье. Верблюд занервничал и присел на передние ноги.

Кваканье приближалось. Впереди замельтешили белые комочки. Их было много. Комочки росли, и вскоре Эрзам разглядел стаю квакающих шакалов.

Верблюд задрал губастую морду к низкому небу и протяжно завыл. Он звал других ухорогих верблюдов. Но помощи ждать было неоткуда. Эрзам соскочил на снег и обнажил «Сам-восемь».

Шакалы, следуя инстинкту стайных хищников, окружили добычу плотным кольцом. Никто из них не спешил нападать, видно, блестящая полоса в руках человека внушала им некоторые опасения. Первым вступил в бой старина ухорог. Он резко выбросил вперед ногу и подковой раздробил череп особенно нахальному шакалу. Снег обагрился кровью, и это послужило сигналом остальным: через секунду на верблюде повисло с десяток тварей. Они вспрыгивали ему на спину, цеплялись зубами за густую шерсть, тянули набок, стремясь опрокинуть и перевернуть. Даже численное превосходство пока не давало шакалам преимущества, так как они мешали друг другу. Ухорог пыхтел, отбивался ногами и плевался едкой слюной. Эрзам рубился поодаль, «Сам-восемь» порхал в воздухе смертоносным мотыльком, обрушиваясь на визжащую плоть, и кромсал, отсекал…

Наконец стая сообразила, что зубы бессильны против Твердого Когтя. Шакалы рассыпались в стороны. Отбившись от преследователей, Гонэгг ринулся на выручку товарищу. Он расшвыривал хищников, как котят, но было поздно — шакалы успели подобраться к самому уязвимому месту — верблюжьему горлу.

Ухорогий лежал на брюхе и печально косил глазом. Вместе с кровью, пачкающей густую шерсть, медленно вытекала жизнь… Остроконечное ухо прянуло последний раз, услышав призыв пастуха с тучных пастбищ Страны Вечной Осени, рубиновый глаз затянулся мутной пленкой, и полярный иноходец замер навсегда.