Вечный порт с именем Юность. Трилогия
Шрифт:
Василий закрыл глаза и наизусть повторил расположение приборов, их показания, действия управлением. Нет, он не забыл ничего. Но почему же так не хочется запускать двигатели?
К самолету подъехал автофургон. Василий, полуобернувшись, внимательно следил за рабочими, грузившими картонные коробки в кабину. Через несколько минут кабина наполнилась громоголосым писком – необычные пассажиры шумно устраивались на новом месте.
– Ну и глотки! – улыбнулся Василий, приоткрыв крышку одного из ящиков. Желтые пушистые цыплята вытянули шеи, запрыгали, пытаясь выбраться наружу.
– Чур
Он включил моторы и потихоньку вырулил на старт. Осторожно подал вперед рычаги газа. «Супер» послушно двинулся, постепенно набрал скорость, оторвался от взлетной полосы.
В боковые стекла хорошо виден берег, косые паруса белой яхты на стрежне за Зеленым островом. Солнечный зайчик, пойманный стеклом компаса, подмигнул: «Не волнуйся, пилот, мы на верном курсе!»
Но чувство раздвоенности не оставляло, почему-то казалось, что не солнцем облит нос самолета, а покрыт тонким слоем золотистой ржавчины.
Небо теплело, в кабине становилось жарко, «пассажиры» громко выражали недовольство. Василий наклонился к ящикам, заложил в рот два пальца и лихо свистнул. Цыплята замолкли, но потом один из них робко подал голос, и все началось сначала.
До города Пугачева час полета. В воздухе спокойно. Есть время подумать о словах Марфы Петровны, не пустившей его в дом. Может быть, она и права? Может быть, действительно поразмыслить о выборе? Светлана…
Вот она бежит по полю. Загорелые ноги сбивают головки ромашек. «Догоняй!» Громко стучит в груди, кровь приливает к лицу и румянит щеки. Может быть, от бега? Нет, не от бега, а от запаха разметанных ветром волос, ожидания мягких рук, которые обнимут его дубленную аэродромным сквозняком шею.
Это было днем. А вечером небо встретило его холодным ливнем. Внезапно наплывшие серые облака рвали штурвал из рук. Тоже громко стучало сердце, но не от радости – страх пульсировал в нем. Оно беспокоилось за людей, которые видели в бортовые окна зигзаги молний, но сидели спокойно, уверовав в командира воздушного корабля. Он слышал в наушниках далекие вздохи и слабое эхо стихии, а глаза скрытно от пассажиров беспокойно пробегали по набухшей земле, искали площадку на случай вынужденного приземления…
Каково же было Семену Пробкину в том ночном полете, когда левый мотор охватило пламя! Красным светом горела лампочка, выла сирена, огонь цеплялся за металл. Самолет, поставленный торчком на крыло, со свистом падал. Воздушный поток рвал цепкое пламя, стараясь стащить его с закопченного металла. Перед землей тряхнул искрящейся гривой, пламя унеслось вверх. Самолет шел на одном тяжело дышащем моторе…
Так, может быть, Марфа Петровна права? Или эти сладенько-горькие мысли – лишь сентиментальные слюни неудачника? За любимых отдавали жизнь, а Марфа Петровна просит только расстаться с авиацией…
Яркое солнце накалило обшивку самолета. Открытая форточка не успевала проветривать кабину, и Василий уловил в тонких голосах «пассажиров» жалобные нотки.
– Пи-пи-пить… – передразнил он их, вынул из багажника термос, вылил в отверстия ящиков холодную воду. Цыплята успокоились.
На горизонте в мареве колыхалось узкое туловище серого элеватора. Блеснул золоченый купол пугачевского собора.
На земле Василия встретил человек – универсал Михалыч, начальник аэропорта, он же авиатехник, он же заправщик и кассир. Полсотни лет сильно помяли его невысокую грузную фигуру, превратили в мягкую розовую картошку нос. Придерживая колыхающийся живот, он трусцой подбежал к самолету.
На обратном пути Василий вез телевизионные кинескопы. Когда самолет прошел половину маршрута, небо начали заволакивать облака. Всю дорогу он беспокоился за груз. И хотя рейс закончился нормально – ни одна трубка не была разбита, – у Василия долго не проходило ощущение, словно в этом полете он наколол целый штабель кинескопов…
Наблюдая за Василием, Романовский почувствовал неладное. Парень похудел, сбрил усики, так красящие его лицо, около глаз легли тени, в движениях сквозила нервозность. Теперь он не только не отступал от буквы инструкции, а видел ее параграфы как бы через увеличительное стекло и старался делать даже меньше дозволенного. Не доверял самолету. В полете чрезмерно напрягался. По приборам уже не летал. Облачность заставляла Василия жаться к земле – земля же пугала близостью.
– Как домашняя погода? – поинтересовался Романовский у Кроткого.
– Да вроде нормально: расписались они, живут в моей комнате, пока. Марфа вроде сдала позиции, только усы Василию приказала сбрить. Молчит.
– При тебе?
– А без меня, наверное, пилой работает. Ты же знаешь Марфу!
Нового комэска все не назначали, и Кроткий разрешил Василию возить пассажиров. Романовский возражать не стал, но попросил ставить его в наряд на одни трассы с Васей и выпускать первым. Он делал так, что молодой пилот всегда видел его самолет перед собой. Когда же плохая погода этому мешала, Романовский по радио, чаще, чем обычно, спокойно и размеренно докладывал метеорологическую обстановку, иногда шутил, вызывая Василия на разговор. Тот вначале отвечал скупо, потом разговаривался, и Романовский бывал доволен.
Трижды они проходили трассы вместе, почти хвост в хвост, а на четвертый раз, увидев грозу и попав в сильную болтанку, Василий вернулся на базу. Напрасно Романовский радировал, что гроза местного характера, что ее можно обойти с севера, что за грозой чудесная погода.
В конце летного дня он спросил Василия:
– Почему?
– Я действовал согласно Наставлению.
– В нем предусмотрен обход местных гроз. Можно было продолжать полет.
– Там еще сказано: летчик, не уверенный в благополучном исходе полета, должен вернуться.
– А вы действительно были не уверены?
– Я? – Василий замялся. – Мог бы лететь дальше, но пассажиры вели себя очень нервозно.
– Тогда другое дело, – согласился Романовский.
Василий мучился, скрывая правду. В этом полете, увидев, как голубые плети молний стегают по тучам, он вдруг испугался, почувствовал себя беспомощным и, хотя слышал бодрый голос командира звена, дальше лететь не мог.
– Борис Николаевич, значит, я сделал правильно?
– Да. Забота о пассажирах прежде всего.