Вечный сдвиг. Повести и рассказы
Шрифт:
– А чистое искусство? Отказываетесь, стало быть?
– Мне деньги нужны, – твердил Федот, – у меня дочка рожает.
– Что ж, похвально! – сказал Федот второй и схватил Нику за крылья.
– Пощади, Федотушка! – взмолилась Ника Машиным голосом.
– Отпустите ее, вы мерзавец и провокатор! – кричал Федот, прижатый к стене неведомой силой.
33. Шоковое состояние при контакте с гуманоидами. Услышав крик, Иван Филиппович поспешил на помощь. Федот стоял, вжавшись в стену, ни жив ни мертв. Как приклеенный.
– ОРЗ с остаточным явлением НЛО, – констатировал
– Есть, – ответил Иван Филиппович, – жена.
– Адрес?
Иван Филиппович пожал плечами.
– Вы невероятно похожи на вождя, – заметил врач, и Иван его поблагодарил за комплимент. – А что это за письмо? – указал врач на пожелтевший лист бумаги.
Иван пробежал по строчкам.
– Откуда мне знать? Может, от жены? Любит она его, непутевого, человека с тяжелым прошлым.
– Не наговаривай, Ваня, – пробормотал Федот и затих.
И сколько не пытался врач вытрясти из Федота еще хоть слово, тот лежал и молчал, неподвижный, как мумия.
– Шоковое состояние при непосредственном контакте с гуманоидами, – сказал врач и, встав на четвереньки, обнюхал пол мастерской. – Технологическая жидкость! – вскричал он, и Иван подполз к зеленой луже, издающей неприятный запах.
Переместив Федота с пола на носилки, они понесли его к машине.
– Куда едем? – спросил шофер, и Иван с врачом переглянулись. – В какую больницу?
– Не надо его в больницу, – взмолился Иван. – Заколют!
– Говорите адрес!
Нанюхавшись технологической жидкости, Иван забыл все на свете. Он порылся в Федотовых карманах, нашел записную книжку, но домашнего адреса и телефона там не было. Зато был адрес Клотильды.
34. Клотильда долго не открывала дверь. О том, что она дома, свидетельствовали шорохи, вздохи и непрерывная работа сливного бачка.
– Красногрудочка, открывай, это я, Уркаганчик!
– Не мог сразу сказать, – рассердилась она, открывая дверь в халате и с мокрой головой. – Столько литературы погублено зря! – прошептала она и затихла, увидев за спиной Ивана белый халат. – Не поеду! Вы меня голыми руками не возьмете!
– Красногрудочка! Мы Федота к тебе привезли. Он в машине лежит.
– Не знаю я никакого Федота, – заявила Клотильда и вытолкала пришельцев за дверь.
– Поедемте, Владимир Ильич, – сказал врач.
– Я ногтя его мизинца не стою! – возразил Иван.
– Пошла интоксикация, – констатировал врач. – Яд проник и в ваше сознание. Врач подвел Ивана к машине. Шофер спал. Носилки были пусты.
35. Скоро и кошки не родят. Пекин не удивился, застав у себя дома чужого человека. Вынул бутылку из нагрудного кармана, сел за стол. «Вот ведь выбрала, рябого и коротконогого, – подумал Федот, – должно быть, человек хороший».
– А я вашу жену рожать свел, – сообщил Федот.
– Давно свели?
– Давненько, – сказал Федот, взглянув на пустое запястье.
– Сколько лет мы вас, папаша дорогой, разыскивали, даже Сергею Сергеевичу Смирнову на телевиденье запрос слали. А как пришло время рожать, вы и объявились! Во кино! А ей сон был, моя Пекина вещие сны видит и все наперед знает.
– Надо бы справиться, как она там, – перебил его Федот. – Вдруг уже родила?
– Скоро и кошки не родят, – сказал Пекин и принес из кухни стаканы и черный хлеб. – Самогонку пьешь?
– Вообще-то нет, но наливай.
– Со свиданьицем, значит! А у нас, батя, нынче десять свиноматок разрешилось. Одного поросенка проглядел. Ножками шел. И мать измотал, и сам издох. Премию бы не списали, – сказал Пекин.
37. Окошко приемного покоя было закрыто на задвижку. Федот постучал.
– Чего вам? – раздался сонный женский голос по ту сторону матового стекла.
Федот справился о состоянии здоровья роженицы Анны Пекиной.
– Еще не родила, – ответило окошко.
– Как там она? – снова постучал Федот в окошко. – Ребенок не идет ножками?
– Чем надо, тем и идет! Первые роды долгие!
– Я тут подожду, – сказал Федот.
– Ждите, дело хозяйское, – ответило окошко.
«Все равно мы будем вместе, неважно, что ты будешь скелетом, на костях мясо нарастет, – зазвучал в тишине Машин голос. – Почему ты не добьешься, чтоб тебя перевели в инвалиды? У тебя все шансы иметь четыре категории. Как я страдаю от бессилия помочь тебе, мой любимый и единственный, хоть бы табаку тебе послать да соды, а денег нет».
– Соды-то зачем? – спросил Федот.
– Да сидите вы тихо, я уж третьи сутки без сменщицы, – попросило окошко.
– Извините, буду тихо сидеть, – пообещал Федот.
«Я так тебя люблю, что не могу подыскать красивых нежных слов. Родненький, Зайчишка ты трусливый, вот ты кто. Без меня, тебя и пешая ворона заклюет».
Забывшись в тепле и уюте приемного покоя, Федот тихо всхлипывал.
– Шли бы вы отсюда, – посоветовало окошко, – от ваших слез никакой пользы.
Федот вышел покурить. Была чудная, необыкновенная ночь, верно похожая на ту, что наблюдали из окна сестры Ростовы. Аня и Маша слились в воображении, и Федот с какой-то новой, неизъяснимой силой любил их обеих. Он будет нянчить внука, помогать чем только может, наконец-то и он свободен от лжи несносной, от тяжкого бремени, которое он столько лет нес на своих плечах. «Как мало нужно человеку для счастья, – думал Федот, выискивая в небе Медведицу, – любить и все. И сколько всякой абракадабры наверчено на это простое и ясное чувство».
Машины огрубевшие руки лежали на его плечах, он слышал ее дыхание, прерывистое, как после бега на короткую дистанцию. Яма для стока воды, где они в темноте ласкали друг друга, или просто сидели рядом, и Маша вполголоса рассказывала все ту же историю о том, как она шла по платформе и услышала женский голос из заколоченного вагона: «Подайте хлебца, дети помирают». Всякий раз Маша материла эту неизвестную женщину. И сама, поди, копыты отбросила, и ее с детьми разлучила… А он ее утешал – усатому скоро каюк придет, и будешь ты опять дома, с мужем и детьми. «Нет, будем мы с тобой, Телепунчик, жить вдвоем на поселении, в маленькой избушке, а в старости будем ходить под ручку обязательно», – звучал родной голос, и Федот согласно кивал головой.