Вечный свет
Шрифт:
Со всех сторон ручки царапают страницы блокнотов.
– Итак, как мы можем помочь мистеру Холкомбу? Тик, двигательные и речевые затруднения. Как я уже сказала, у него не было никаких нарушений. Не считая, конечно, шизофрении. Или, если точнее, у него пока не было никаких нарушений. Кто скажет почему?
– Потому что эти симптомы могут стать постоянными.
– Спасибо, мистер Патель. И как же нам следует поступить с мистером Холкомбом? Есть идеи?
– Можно заменить препарат.
– На какой, например, мисс Эдвардс?
Девушка-косичка опускает глаза. Она не знает.
– Да, – говорит доктор Армстронг. – Мы могли бы перевести его на «Флуфеназин» или «Ацепромазин», но они относятся к той же группе лекарств и вызывают
Патель вопросительно откашливается, но высказываться больше никто не хочет.
– Нужно резко снизить дозировку препарата, – говорит он.
– Н-н! – возражает Бен. – Н-н-н!
Звук, который он издает, больше похож на стон, чем на слово. Доктор бросает на него хмурый взгляд, но, похлопав его по руке, продолжает.
– Я тоже так думаю, – говорит она. – Не очень резко, но оперативно. Для начала надо сильно снизить поддерживающую дозу и, возможно, добавить стандартные седативные средства, если вдруг появятся какие-то признаки психоза. У вас ведь было пару хороших, спокойных месяцев, да, мистер Холкомб? – дружелюбно говорит она, повысив голос, точно обращается к глухому. – Пора возвращаться домой. Вам не место здесь.
Бен обнаруживает, что под «Ларгактилом» можно чувствовать страх. И злость. Если эмоции достаточно сильны, они начинают, как ветер, носиться по комнате с задрапированной мебелью, снося ее и вздымая наброшенные простыни, а сердце начинает неистово стучать. Он спихивает руку доктора Армстронг и поднимается со стула. Она бы так не улыбалась, если бы знала, что ему шепнула Проблема.
– Нет! – хрипло ревет он. Язык во рту мешается, точно застрявший в горле ком. – Не-е-ет!
Студенты отводят от него взгляды. Армстронг вздыхает. Она не так планировала закончить свою маленькую презентацию.
– Фредерикс? – обращается она к медбрату, который уверенно выступает вперед и кладет широкую руку Бену на загривок.
– Не надо, сынок, не надо, – говорит он. – Теперь успокойся. Успокойся.
– Пожалуй, стоит дать ему следующую дозу сейчас и начать уменьшать завтра, – распоряжается она. Фредерикс кивает и за считаные секунды выводит Бена за дверь.
– Чесслово! – говорит медбрат. – На тебя это непохоже.
Бен привык принимать «Ларгактил» в виде противного сиропа в мерном стаканчике. Но в этот раз препарат вводят внутривенно, и от того места, где входит игла, поразительно быстро разливается покой, глухое оцепенение, которое замораживает дребезжащее содержимое его головы и стирает, пусть и на время, будущие кошмары – всё, с чем ему позже придется справляться самому.
– Посиди-ка в кресле, а я принесу тебе чашечку чая, – говорит медбрат Фредерикс.
Смотри: каждое дерево стоит в неровном круге опавших листьев, как в желтой нижней юбке, которую сбросило лето.
Джо
Крыло клуба «Пеликан». Так называемый служебный вход для артистов располагается в переулке Сохо, пропитанном запахами мочи и не поддающихся определению гниющих отходов, зажатом между итальянским магазинчиком, где продают спагетти в длинных синих бумажных пакетах, и дверью с кучей звонков, в которую стыдливо проскальзывают мужчины, стараясь не встретиться ни с кем взглядом. Вход ведет вниз по лестнице в лабиринт маленьких закулисных помещений, где по полу змеятся связки черных кабелей. Джо переодевается в костюм для выступления «Хулиганок» в узком пространстве между гримеркой и коридором: с одной стороны стоят зеркала в обрамлении ярких лампочек, а с другой – не оставляя ни единого шанса на уединение, снуют люди. А крыло – просто еще один закуток: Г-образное пространство, приткнувшееся рядом со сценой, где артисты ждут своего выхода, заставленное ненужными усилителями и коробками с флаерами прошедших и грядущих концертов. Часть крыши в крыле сделана из тех же стеклянных зеленых блоков, что и над сценой. Сквозь них днем с тротуара у входа в «Пеликан» струится водянистый аквариумный свет. А если летом прийти в «Пеликан» пораньше, падающий с потолка свет будет переливаться на волосах и плечах, как капли дождя из драгоценных камней.
Но сейчас там темно, и, приткнувшись в углу Г-образного крыла, Джо видит сцену такой, какой та выглядит во время вечерних выступлений. Из светильников, закрепленных над просцениумом, в то место, где ты находишься, бьют столпы яркого света. Не считая танцующих ног в первом ряду в узких штанах и обтягивающих юбках или всполохов тлеющих сигарет в руках, зал со сцены не видно. Можно лишь услышать его ухающее, ликующее, вздыхающее, покачивающееся присутствие сразу за пределами твоего светового шатра.
Сейчас в световом шатре Вилли Ривз из Чикаго. Стучит ногой по деревянному блоку, чтобы задать ритм, и прыгает пальцами по грифу гитары с металлическими струнами, извлекая звуки одновременно и тяжеловесные, и легкие. Тяжеловесные, как что-то неотвратимое, как блюзовый путь домой через все препятствия, как уверенность, с которой защелкивается сейфовый замок. Легкие, как что-то игривое, как танцующие пальцы, то приближающиеся, то отдаляющиеся от неизбежного, словно в их распоряжении все время мира, а железобетонный финал может оказаться лишь легким толчком. «Я едва ли… – поет мистер Ривз. – Скажи мне, детка». За кулисами он мелкий похотливый извращенец цвета грецкого ореха, воняющий виски и вечно путающийся под ногами. Но на сцене, где демократия тесного пространства больше не действует и все распадаются на аристократов и простолюдинов, хедлайнеров и бэк-музыкантов, там он, конечно, – аристократ. Над той частью незримой аудитории, которая знает, зачем пришла, витает благоговейная, внимательная тишина, обрамленная нетерпеливым бормотанием другой части зрителей. В этом году настоящий чикагский блюз не пользуется таким спросом, как обычно в Лондоне. Теперь его можно послушать в исполнении смазливых белых бой-бэндов, а не черных стариков. Теперь блюз моднее, привлекательнее и – растворенный в рок-н-ролле – куда танцевальнее. Большая часть зрителей стремится стать частью представления.
Но Джо из тех, кто благоговейно молчит. Она слушает, навострив уши, жаждая разгадать секрет Ривза, узнать, как он это делает. Она столько раз говорила мне, каждое утро… Ей бы сейчас вернуться в облако лака для волос и поправлять черный енотовый макияж вместе с другими девочками. Она ведь новенькая, ее взяли на место забеременевшей девушки, и ей бы надо болтать с Вив и Лиззи, цементируя прическу. Но такой шанс никак нельзя упустить. Аккорды Ривза звучат у нее в голове свинцово-серым и черно-коричневым, как шоколад «Борнвилл». Она все еще слышит звуки, как цвета, хоть теперь и знает, что большинство людей так не может. Ее пальцы порхают в воздухе на уровне талии.
Кто-то толкает ее. Потеряв концентрацию, она оборачивается и видит – кого бы вы думали – смазливых белых гитаристов бойз-бэнда, который должен выступать следующим, высунувшихся из-за угла, чтобы поглядеть на Вилли Ривза. Они выглядят несколько разношерстно (замшевые куртки, рубашки-поло, джинсы и ремни с массивными пряжками), словно они сами не определились, какой стиль выбрать, ведь мягкий и задорный уже присвоили «Битлз», а грубый и жесткий застолбили «Роллинг Стоунз». Их группа называется The Blue Birds, если ей не изменяет память. Немного жалкое название само по себе. «Синие птицы» так старательно пытались дотянуться до The Yardbirds [6] , но в итоге дотянулись только до Уолта Диснея, который отправил их кружиться и чирикать над головой Белоснежки. «Да ладно, – думает Джо. – «Битлз» выбрали худшее название за всю историю музыки, но кого теперь это волнует?» Она сама почти не обращает на него внимания.
6
TheYardbirds (англ. птенцы) – британская рок-группа, основанная в 1963 году.